— Все равно, — прокричал он в ответ. — Пожалуй, будь автором ты. Поставь на ней свое имя. А мое имя пусть станет названием. Пусть название наберут шрифтом покрупнее.
Как ни удивительно, слово свое он сдержал. Целый год мы встречались с ним регулярно, один-два раза в месяц, и он всякий раз приходил с какими-нибудь путевыми впечатлениями или главой из романа своей жизни. В промежутках он уезжал, но лишь на несколько дней. Я переносил его рассказы на бумагу, либо пользуясь своими стенографическими записями, либо по памяти, и располагал их согласно его указаниям. Так сложилась эта книга.
1933
Вторая глава,
в которой Корнел Эшти 1 сентября 1891 года отправляется в «Рыжий бык» и там знакомится с человеческим обществом
Был тысяча восемьсот девяносто первый год, 1 сентября.
В семь часов утра его мать открыла дверь в длинную и узкую комнату их скромной, окнами во двор, квартиры, где спали трое ее детей: он, его младший брат и маленькая сестренка.
Мать на цыпочках проскользнула к кровати старшего, шестилетнего, сына, отстегнула плетеную из зеленого гаруса боковую сетку и легонько коснулась его лба, чтобы пробудить ото сна. Сегодня ему предстояло первый раз отправиться в школу.
Он тотчас открыл глаза. Над ним, совсем близко, блестели голубые глаза его матери. Он улыбнулся.
Корнел был хилым малокровным мальчуганом с прозрачными ушами. Он все еще не оправился от последней тяжелой болезни — плеврита. Как-то — впрочем, довольно давно — он несколько долгих месяцев пролежал из-за этого плеврита в постели. Его сердце билось уже с правой стороны, уже заговорили о том, что удалить жидкость придется оперативным путем, как вдруг, нежданно-негаданно, ему стало лучше и жидкость опала. Потом он выздоровел, но тут им овладела «нервозность». У него появились самые разнообразные причуды. Он стал бояться старух в платке, полицейских в их киверах с петушиными перьями. Боялся, что отец — бог весть почему — застрелится, и в такие минуты судорожно зажимал уши ладонями, чтобы не услышать пистолетного выстрела. Боялся, что ему вдруг не хватит воздуха, и, бродя из комнаты в комнату, изо всех сил обнимал столы и стулья, чтобы от мышечного напряжения грудная клетка расширилась и он не задохнулся. Боялся лавок с гробами и смерти. Не раз, когда зажигали лампы, он собирал вокруг себя своих близких и наказывал им, как его следует хоронить, кому какие раздать игрушки, если он вдруг ночью умрет. Домашний врач не считал его положение тяжелым. Но все же родителям казалось, что первый класс ему лучше всего окончить с частным учителем, и потому решили не отдавать его в школу. Свое решение они изменили в самую последнюю минуту.
И вот он сидел теперь на краю постели с запухшими от сна глазами. Зевая и почесываясь.
Он знал: рано или поздно этот день наступит. Но не верил, что это случится так скоро.
Как хотелось бы ему отодвинуть этот день подальше!
Кое-как натянул он длинные черные чулки, перекрутившиеся на ногах колбасками. Потом долго стоял возле умывального таза. Обмакивал в него руки и вынимал их. Следил за трепещущими кругами света на поверхности воды.
Мать умыла его сама. Надела ему чистую рубашку. Приготовила праздничное платье — темно-синий костюмчик, отороченный белым, который она скроила из своей старой блузы; костюмчик украшали женские перламутровые пуговицы сердечком. Волосы она расчесала ему мокрой расческой.
Потом поставила перед ним чашку с кофе и дала рогульку буквой «S». Но сегодня ему не хотелось пить кофе. Он сказал, что у него нет аппетита.
Тогда мать сунула ему в руки «Азбуку», грифельную доску и грифель и повела в школу.
Осенний день уже во всей красе сиял над алфёлдским городом. В желтых облаках пыли катились тряские крестьянские телеги. На маленьком мосту гудел паровоз. На рынке продавали в мешках отборную красную паприку и сухие белые бобы.
Корнел сердито семенил рядом с матерью. Он чувствовал себя скованным, смешным, а главное — похожим на девчонку в этом своем «лучшем» наряде, прекрасно зная, что хуже наряда не бывает, что он дешевый и жалкий. Как ему хотелось бы сорвать его, швырнуть наземь, растоптать. Но он знал, что его отец бедный учитель гимназии и на что-нибудь получше у них просто нет денег. Малыш вознаградил себя тем, что за всю дорогу не произнес ни слова.
Не успел он оглянуться, как они уже подходили к «Рыжему быку».
«Рыжий бык» — это и была начальная школа. Двухэтажный храм народного образования получил столь своеобразное наименование потому, что когда-то на его месте стояла старая-престарая развалюха корчма, на вывеске которой был намалеван рыжий бык. Развалюха давно сгорела, с тех пор сменилось целое поколение. Но забулдыги этого пьянь-города все еще с умилением вспоминали здешние разгульные ночи и милостиво перенесли название корчмы и на школу — оно, таким образом, как бы в наследство перешло от отцов к сыновьям.