— Они все спятили? — заикаясь вскричал я. — Или кандидаты в самоубийцы? Или святые?
— Они мудрецы, — твердо ответил Эшти. — Они никогда не лгут.
— И им не грозит банкротство с этой их мудростью?
— Загляни в магазин. Везде толпы народа. Все процветают.
— Но как же это возможно?
— Послушай. Здесь каждый знает о себе, как и о своих ближних, что все они — честные, откровенные, скромные люди, которые скорей принижают себя, нежели возвеличивают, скорее занизят цены, чем их взвинтят. Поэтому здешние жители не принимают за чистую монету то, что они слышат или читают, точно так же, как и вы у себя дома. Между вами и ими только в том и разница, что у вас от каждого утверждения следует отнять какую-то часть, и притом значительную, здесь же всегда нужно что-то прибавить — совсем немного. Ваши товары и ваши люди не столь великолепны, как это утверждают. Здешние товары и люди не столь скверны, как это утверждают. Собственно говоря, одно другого стоит. Однако, по моему суждению, последний способ честнее, откровеннее, скромнее.
В витрине книжной лавки опоясанные красной бумажной лептой новинки возвещали о себе:
«Неудобочитаемая пакость… Последнее творение старого маразматика, не продано ни единого экземпляра… Самые тошнотворные, самые жеманные стихи Эрвина Хёргё».
— Невероятно, — бормотал я холодея. — И эти книги здесь покупают?
— А почему бы и нет?
— И читают?
— А разве у вас такое не читают?
— Ты прав. Но там, по крайней мере, иначе подают их.
— Повторяю: это город, где в чести самопознание. Если имярек отчетливо понимает, что вкус его дурен и что он любит громкие фразы — то есть дешевку, пустоту, самодовольство, — он и покупает стишки Эрвина Хёргё и отнюдь в них не разочаровывается: они же действительно отвечают его потребностям. Все это вопрос тактики.
Чувствуя, что голова у меня идет кругом, я попросил Эшти завернуть в кафе — мне хотелось чем-то подбодрить себя.
Эшти повел меня к безвкусно заляпанному золотом кафе, означенному как «место встречи жуликов и дармоедов» и завлекающему посетителей объявлением: «У нас всегда чудовищные цены и грубые официанты».
Я в первый миг отшатнулся. Но мой друг буквально втолкнул меня в дверь.
— Здравствуйте, — поздоровался я.
— Зачем ты врешь? — укорил меня Эшти. — Разве ты зашел, чтобы пожелать им здравствовать, ты хочешь получить хороший кофе, но не получишь, потому что здесь кофе подменяют цикорием и вкус у него как у второсортного лака. Я просто хотел показать тебе здешние газеты.
Газет было здесь великое множество. Я выбрал для первого раза «Ложь», «Корыстный интерес», «Трусливый разбойник» и «Наймит».
На первой странице «Наймита» жирными буквами набран был постоянный эпиграф-врезка, уведомляющий публику о нижеследующем:
«Каждая буковка этой газеты оплачена. Наша газета одинаково зависима от любого состава правительства, она никогда не высказывает собственного мнения, кроме тех случаев, когда этого требует грязная выгода. А потому мы предупреждаем наших читателей, коих вместе и по отдельности глубоко презираем, чтобы они не принимали наших статей всерьез и презирали также и нас, презирали настолько, насколько мы того достойны, если только это в человеческих возможностях».
— Великолепно, — обрадовался я. — Вот видишь, это мне и в самом деле нравится.
— Говорить правду здесь общий закон, — продолжал мой друг, — так что ему одинаково следуют все. Вот послушай, например, мелкие объявления. — И он стал читать мне из разных газет: — «Кассир с предосудительным прошлым, многократно судимый и подвергавшийся тюремному заключению, ищет места… Нервнобольная воспитательница готова пестовать маленьких детей… Учитель французского языка, говорящий на нем с гёчейским[63] акцентом и желающий усвоить правильное произношение от своих воспитанников, располагает еще несколькими свободными часами…»
— И они находят себе место? — спросил я ошеломленно.
— Разумеется, — ответил Эшти.
— Но почему?
— Такова жизнь, — пожимая плечами, ответствовал Эшти.
Он ткнул пальцем в толстую тетрадь, на темно-серой обложке которой было что-то напечатано темно-серыми буквами.
— Это здесь лучшее литературное обозрение. Очень читаемое.
— Я и название-то не разберу.
— «Скука», — прочитал Эшти. — Называется «Скука».
— Но что же в этом интересного?
— Да то, что называется он «Скука».
— И журнал действительно скучный?
— Я не хочу влиять на тебя. Полистай сам.