Не правда ли, как изменчива жизнь? Да, уж тут нам жаловаться не приходится. Однако добавим, что она не только изменчива, но имеет также преглубокий смысл. Вот так-то. А что, мы уже никогда и не выпьем?
Тринадцатая глава,
в которой Корнел Эшти выступает как благодетель, покровительствует вдовице, преследуемой судьбой, но в конце концов вынужден поколотить ее, ибо так ее жалеет, что ничего иного сделать не может
В одиннадцать утра он собрался принять ванну.
Встав с постели, как был — в коротких трусах, уже без ночной сорочки, с голыми руками и грудью, сунул ноги в зеленые шлепанцы и побежал в ванную. В этой старомодной квартире, чтобы попасть в ванную, нужно было миновать три комнаты.
В третьей комнате, собственно говоря гостиной, стояла женщина, с головы до ног одетая в черное, под густою вуалью.
Увидев совершенно незнакомую женщину, Эшти отшатнулся. Он не понимал, как она здесь оказалась.
Прежде всего он подумал о своей наготе. Отдавая дань вежливости, обеими руками прикрыл мохнатую грудь.
Дама испуганно вскрикнула. Отступила назад, поклонилась. Она была в отчаянии: встретиться так с человеком, которого столько раз пыталась увидеть и вот увидела — первый раз в жизни! Она не сомневалась, что все испорчено.
— Простите, простите, — твердила она, совсем потерявшись.
— Что вам угодно? — спросил Эшти.
— Прошу вас, — выдохнула женщина, — умоляю, простите… может быть, мне зайти позднее… я не знаю… право, не знаю… простите, пожалуйста…
— Будьте любезны выйти в переднюю.
— Сюда?
— Туда, — грубо отрезал Эшти, — туда.
Женщина, словно черное облако, заполнившее собой всю гостиную, удалилась, а Эшти проследовал в ванную, где его уже поджидала теплая утренняя ванна.
Он сердито позвонил.
Явилась горничная. Остановилась на пороге ванной.
— Йолан, — крикнул ей, уже из ванны, Эшти, — Йолан! Вы там перебесились все, что ли? Впускаете кого попало.
— Не я впустила ее. Виктор.
— Куда?
— В переднюю.
— Но она здесь была! Тут, у меня перед носом. Неслыханно. Чего ей нужно?
— Она хотела вас видеть, ваше благородие. Уже не в первый раз приходит.
— По какому делу?
— Этого не знаю. Может быть, по какому-нибудь литературному делу, — просто выговорила служанка.
— По литературному делу, — передразнил Эшти. — Собрание чьих-то трудов навязать хочет. Попрошайка. Авантюристка какая-нибудь. Воровка. Она же могла все здесь обчистить. Весь дом вынести. Тысячу раз говорил: нищим подайте что-нибудь и пусть себе идут с богом. Я принимаю только по воскресеньям, с двенадцати до часу. И больше никогда. Вы поняли? Но и по воскресеньям принимаю только тех, кто заявил о себе загодя. Сейчас меня нет дома. Ни для кого. Я умер.
— Слушаюсь, — проговорила девушка.
— Как? — воскликнул Эшти, слегка озадаченный тем, сколь быстро и будто само собой разумеющееся принято это к сведению. — Одним словом, спровадьте ее. Пусть придет в воскресенье. С двенадцати до часу.
Горничная, услышав плеск воды и поняв, что хозяин купается, удалилась. Ее легкие шаги шелестели уже в другой комнате. Эшти крикнул ей вслед:
— Йолан!
— Что прикажете?
— Скажите ей, чтобы подождала.
— Слушаюсь.
— Я сейчас буду готов.
Он даже не стал мылиться, вылез из ванны, оделся и позвал незнакомку в гостиную.
Женщина в трауре вошла. Гостиная опять вся заполнилась ею. Белая стеклянная люстра, сиявшая в это сумрачное зимнее утро всеми своими свечами, сразу потемнела, словно на нее надвинулась черная туча.
За окном сыпал снег.
— Чем могу служить? — осведомился Эшти.
Дама не ответила. Просто расплакалась. Тоненько, робко, по-старушечьи всхлипывая, глотала она слезы. Можно было уловить лишь отдельные слова:
— Помогите… помощь… помогите…