Боль в своей отвлеченной целостности, с птичьего полета, всегда ужаснее, чем вблизи: перебирание деталей нас отрезвляет, обезоруживает, во всяком случае, требует от нас внимания, самодисциплины, чтобы навести в хаосе какой-то порядок. И тут мы находим то колесо, то винт, то обруч, из которых и состоит адская машина. Все это уже просто бирюльки, игра. Мелочи успокаивают.
Эшти был готов ко всему. Он ожидал смерти и голода, тюрьмы и нищеты, скарлатины, менингита, психической болезни.
Последовали детали, объективные факты.
Покойный муж посетительницы был некогда директором школы в небольшом сельском городке, умер он прошлым летом после долгих страданий, пятидесяти двух лет, от рака.
— Так, — сказал Эшти решительно, словно одобряя рак.
Они перебрались из провинции в Будапешт, живут сейчас в крохотной квартире — комната и кухня — впятером. У нее, видите ли, четверо детей. Семья большая, пенсия маленькая, так уж нынче принято. Младшему двенадцать лет, перенес воспаление среднего уха, операцию, ушко до сих пор не закрылось, течет.
— Так.
Его старший брат поступил на завод, учится на электромонтера, жалованья еще не получает.
— Так.
Старшая дочь белошвейка, но в эту зимнюю стужу не может выйти на улицу — нет башмаков.
— Так.
Эшти ожидал уже только чахотки, и вот чудеса: не успел об этом подумать, как женщина произнесла «чахотка». Чахотка была у младшей дочери.
Что же до самой посетительницы, то она желала бы найти работу, какую угодно, ведь она еще может работать, и, конечно, мечтает о табачной лавочке или газетном киоске, где сидела бы зимою и летом, с утра до вечера.
— Так-так.
Эшти услышал куда меньше того, на что было настроился.
В конечном счете это те самые незатейливые — и неинтересные — жалобы, которые жизнь поставляет, можно сказать, фабричным способом, с устрашающим однообразием. Крупное производство не может распыляться на уникальные случаи.
Но, должно быть, именно это отсутствие воображения и поразило его, эта серость, банальность: ему показали самый завалящий товар и все же для тех, кому так определено, в этом проходит вся жизнь.
Он думал: «Так это все?»
И ждал.
Но это было все. Жалобы иссякли.
Эшти сел. Повернулся к посетительнице.
— Чем я могу вам помочь?
Некоторой суммой, о, совсем небольшой, — для него это сущий пустяк, — но в настоящий момент она поставила бы на ноги несчастную, заслуживающую лучшей доли семью. Однако да не поймет он превратно. Она и ее несчастные больные дети просят не милостыню и не подарок, нет, нет, только взаймы, они заработают эти деньги усердным трудом, если нужно, отработают и натурой, здесь или где-то еще, но во всяком случае выплатят все до последнего филлера, до самого последнего филлера, помесячно равными долями, обозначить которые можно хоть теперь.
Это привело Эшти в ярость. Все они предлагают подобные сделки, сулящие целые капиталы. И всегда стоят на чисто деловой основе. Они столь достойны доверия, что в сравнении с ними и Bank of England[69] учреждение чуть ли не сомнительное.
— В самом деле, — пробормотал он, — Bank of England. И едва не рассмеялся дурацкому сравнению.
Подобные глупые ситуации он любил.
И боялся только расхохотаться — перед лицом таких несчастий! Эшти кусал губы, чтобы физической болью предупредить скандал, потом вдруг быстро, не выбирая слов, стал говорить: он знал, что, заняв делом губы и мозг, легче удержаться от смеха.
— Словом, вот о чем речь, не так ли? Об определенной сумме, временно, ненадолго, знаю. Ну-с, видите ли, многоуважаемая сударыня. У меня ведь тоже есть обязанности. — Он слышал эту фразу несколько лет назад от банкира, которого умолял о ссуде в не меньшем отчаянии, хотя при более пристойных обстоятельствах, и, поскольку та сцена встала перед ним как живая, продолжал еще энергичнее: — У меня имеются родственники, друзья. Прислуга. И так далее и так далее. Я и сам тружусь. Работаю как каторжный. Достаточно работаю, поверьте. Сколько букв, столько и кусков хлеба. — «Булок, — вопил в нем какой-то яростный голос, — сдобных булок, подлец ты!»
Вдова молчала. Она спокойно смотрела ему в глаза.
Эшти все еще слышал в душе тот яростный вопль. Он вскочил. Выбежал в другую комнату.
Вернулся он уже не торопясь. Сжимая левый кулак. Положил на стол банковский билет. Положил, не глянув.
Но вдова невольно метнула туда взгляд, и на лице ее выразилось изумление: сумма была несколько больше той, какую она просила, жертвователь округлил ее.
Женщина вошла сюда заледеневшая, скованная, но теперь растаяла, как снег на полу. Она, право, не знает, сможет ли принять столько. Ну что вы, что вы, берите спокойно.