Раткович ловил по коридорам домобранов и гнал их в собственную парикмахерскую, которую он лично создал из «ничего», старался для вдов, но сам, разумеется, брился бесплатно!
Превосходная вещь — парикмахерская, созданная из «ничего», в которой не надо ждать ни минуты! Если и сидит намыленный кто-нибудь из солдатни, стоит только показаться господину капитану, тут же щелкают каблуки и загорский мужик, как есть, наполовину выбритый, смирно стоит в углу, уступая место командиру, и все идет, как по маслу.
Капитан Раткович мчался в казармы взвинченный до предела. Одно только утешало его, что парикмахер Тепеш в мгновение ока побреет его, и он успеет еще до обеда проглотить в кафе рюмку коньяку, и тогда все забудется. День сегодня неудачный. Во-первых, он промазал с этими проклятыми учениями. Вывозил в грязи и людей, и себя, а в результате ему же утерли нос, да еще при всех. Затем тридцать пять больных. В первой роте — ни одного, во второй — двое, а у него — тридцать пять!.. Как говорит Старик (так титуловали Валленштейна во всех ротах батальона), комментарии излишни!
«Да! Тридцать пять больных — это скандал! А что я могу сделать? Не могу же я через воронку накачивать нравственность в людей, если у них этой нравственности нету! Стадо мошенников! Пусть газеты занимаются нравственностью!
И потом этот скандал с Рачичем! Сам дьявол сунул его на мою дорогу! Анархистская сволочь! Да, еще половине роты не сделаны прививки! И, конечно, старый осел об этом пронюхал; теперь, вместо того чтобы после обеда с оркестром идти в церковь, придется делать прививки этим паразитам! Как только Старик догадался! Старый хрыч! Небось, завидно стало, что я поведу батальон! А во всем виноват Кохн! Проклятый Кохн!»
И такое зло взяло Ратковича на Кохна при мысли, что он мог бы сегодня пройтись с батальоном под музыку по городу, а вместо этого должен задыхаться от запахов немытых тел загорцев. Во всем виноват Кохн!
«Ленивая свинья!» — кричал обычно капитан на провинившегося в чем-либо Кохна.
«Кохн, вы мой адъютант!» — благосклонно улыбался капитан, принимая от Кохна очередную пачку отличного табаку, оплаченного подчиненным.
Погруженный во все эти невеселые мысли, капитан Раткович направился прямо в парикмахерскую и приказал позвать Кохна.
Перепуганный вестовой бросился в канцелярию.
— Господин капрал, осмелюсь доложить, господин капитан зовет вас в парикмахерскую!
Кохн вошел, вернее скользнул, в ротную парикмахерскую, поджав хвост и угодливо осклабившись, словно расторопный, услужливый приказчик за прилавком.
— Ну, что скажете, Кохн? — раздраженно обернулся покрытый мыльной пеной Раткович к Кохну, после того как тот с минуту безмолвно простоял в углу. — Что? Чего вы на меня уставились, как баран на новые ворота! Вы знаете, что у половины роты нет прививок?
— Как? Это недоразумение, господин капитан, — взволнованно оправдывался Кохн. — Роте делали прививки и от холеры, и от тифа! У меня есть документы…
— Не делали! Если я говорю нет, значит нет! Роте не сделаны прививки! Об этом мне сказал сам господин полковник! Половина роты без прививок! И этой половине прививки будут делать сегодня после обеда!
— А какой половине, осмелюсь спросить, господин капитан?
— Дурацкий вопрос! Какой хотите! Приказ есть приказ! Два взвода в половине третьего! Слышите! Я буду присутствовать! Первый и четвертый взводы! Понятно?
— Понятно, господин капитан!
— Это что такое, Кохн? Чего вы кудахчете, будто яйцо из-под вас вынули. Вы что, курица, что ли? Что сегодня готовят на обед? Гуляш?
— Так точно, господин капитан, гуляш!
И тут Кохну показалось, что наступил благоприятный момент незаметно перейти к докладу. Минутой раньше, минутой позже — все равно пропадать. И Кохн, дернув головой, словно У него рвали коренной зуб, стал докладывать, что повара пролили котелок масла и что виноват в этом трамвай, налетевший на повозку и счастье еще, что ничего…
— Конечно! Трамвай! Котелок масла! Это для вас ничего! Понятное дело, вы же оптовые мошенники! Вы на тысячи воруете, грабители! Но государство не мошенничает! Для государства каждый котелок масла дорог! Ха! Сукины дети! На рапорт их! Заплатят они мне за масло, заплатят!.. — кричит капитан на Кохна, будто именно Кохн пролил котелок масла, а сам судорожно глотает слюну, чувствуя, что капрал выложил далеко не все.
— Ну? Что еще, Кохн? Чего опять уставились? Что там еще?
Кохн хотел было сказать о Финке и Скомраке (семь бед — один ответ!), но в последний момент струсил и начал бубнить, что у домобрана Тртека умерла мать, что община прислала заверенную печатью телеграмму…