Все это изливали на голову злосчастного семинариста последователи Ницше и Штирнера[3] Ивица и Мишо, проводя бессонные ночи в длинных и бесполезных пререканиях в пору, когда борьба достигла своего апогея.
— Вот так-то! Здесь не о чем раздумывать! Надо действовать! Действовать! Действовать! В этом твое единственное спасение, — исступленно требовал фанатик Мишо, подстрекая Славко к решительным поступкам.
Между тем измученный вконец Славко не знал, куда податься. Его энергии хватало лишь на беспомощное копание в себе.
— Имею ли я право, однако, заходить так далеко? Как вы считаете?
— Что за вопрос? Человек свободен! Он смеет все!
— Да! Я знаю. Конечно, человек свободен. Это ясно. Но мне жаль старуху. Ведь она погибнет с горя!
— Ах, вот как! Блажь вздорной бабы — это для тебя аргумент? Тебе ее жалко? А Мицика, ее страдания? Где же логика? Известно ли тебе, что Мицика рыдала вчера весь вечер и грозилась выброситься со второго этажа? (Надо отдать справедливость, что информация Мишо всегда отличалась безукоризненной точностью; выполняя в романе Славко функции почтового отделения, он был поверенным всех тайн героев и преданным рыцарем Мицики, в которую и сам был немного влюблен, но, свидетель бог, как истый трубадур!)
— Вот! Слышишь? Ты губишь это юное создание!. Трус! Баба! Стыдись!
— Ах, как же мне быть? Что делать? Не знаю! Не знаю!
Но крепость пала; Славко позорно капитулировал, склонив знамена перед «старой мумией», и отрекся от Мицики, от «своего неземного счастья», став офицером громадной армии нашего обожаемого господа бога, который строго-настрого запрещает своим офицерам водиться с Мициками.
И вот пред главным алтарем Святой Марии идет заключительный акт любовной трагедии Алоиза. Еще секунда, и в крышку гроба с телом молодого священника забьют последний гвоздь.
Алоиз храбрится, хотя всем своим существом чувствует непоправимость постигшей его катастрофы. Мать Алоиза, мать-победительница, слушает торжественный гул колоколов и тихо плачет, в то время как Ивица и Мишо в самый торжественный момент литургии, когда священник поднимает гостию, демонстративно переговариваются вслух.
— Какой позор! Заживо хоронят человека! Это же убийство! Преступление! И кто убийца — мать! Главный удар нанесла родная мать! Погубила Алоиза, позарившись на цыплят и кур, на поросят и свиней, которыми станет торговать! Старуху не трогает, что по ее милости Алоиз превратился в подлеца! Подумаешь! Какое это имеет значение в сравнении с живностью в усадьбе сына священника! Ужасно!
— Подумай, еще минуту назад Алоиз был свободным человеком! Он все мог! Теперь все пропало, он не принадлежит себе!
Печальная комедия с неумолимой жестокостью приближалась к финалу, оставляя без всякого внимания громкий шепот дерзких мальчишек. Вместительные приделы слева и справа от главного алтаря заполнили приглашенные на грандиозный праздник гости, которые облачились ради знаменательного дня в самые выигрышные экспонаты своего убогого гардероба: женщин украшали черные шелковые блузки, мужчин — долгополые, носившие следы тщательной чистки сюртуки и пестрые галстуки светлых тонов. Внушительно строгие, угрюмые коллеги старого полицейского надзирателя Тичека блистали парадными мундирами, являя собой пример достойных блюстителей городского порядка. Среди них находились и обсерваторский сторож кум Шимонич с кумою, и кладовщик, кум Хрчек, крестный отец бедняжки Терезии (самой младшей дочери Тичека, двадцать один год тому назад безвременно скончавшейся от скарлатины), и пресвитер церкви Блаженной Девы Марии доктор Анджелко Гринтавец, покровитель и исповедник молодого священника. (Доктор Гринтавец своим авторитетом и настойчивостью сломил хребет несчастному влюбленному и, оборвав фильм перед кровавыми кадрами, тонко обратил любовный роман в богоугодное дело.)
В пестрой толпе выделялась снежно-белая стайка кузин, которые наперебой восторгались каждым пустяком; их окружали плотные ряды бледноликих коллег Алоиза, с голубыми галстуками, говорившими о том, что они уже отслужили свою первую мессу и стали настоящими священниками. К этой группе гостей присоединились и крестный отец покойной Зорицы, погибшей от дифтерии, королевский хранитель королевской печати Навала, и сосед мясник, трактирщик и городской депутат господин Драганец со своей «госпожой», которая гордо несла на себе черные шелка, золотые ожерелья, цепи и старинные броши, вес которых наверняка превышал два килограмма; были здесь еще две-три безыменные родственницы — все на одно лицо, которые (без сомнения) также столкнулись бы носами, будь это не первая месса Алоиза, а его похороны или похороны любого члена семьи, этой основной ячейки общества.
3
Штирнер Макс (псевдоним Иоганна Каспара Шмидта, 1806—1856) — немецкий философ-левогегельянец, теоретик анархизма. Основные его произведения Маркс и Энгельс подвергли резкой критике.