— Я не лишен прав состояния. Прошу вести себя подобающим образом, — предупредил Александр Михайлович.
— Вежливости требуете? Хорошо, — с угрозой в голосе сказал подполковник. — Все про вас, все знаем! Доказано ваше участие в уфимской экспроприации.
Александр Михайлович никогда не был в Уфе, никого не знает в этом городе, но радость сдержал, только сказал язвительно:
— С одинаковым успехом можете обвинить меня в том, что я из своей квартиры на Забалканском не только участвовал в противоправительственном деянии в Уфе, но и прорыл подземные ходы в брильянтовую кладовую Зимнего дворца и в подвалы казначейства.
У следователя не было обличительных материалов. Заключенный не из пугливых, «на бога» признания не выбьешь. Пригрозив доказать причастность Игнатьева к неудавшейся экспроприации, он вызвал конвойного.
Неделю Александра Михайловича не вызывали на допрос. Следователи всерьез запутались. Видимо, запрашивали дополнительные материалы из Уфы.
33
Настроение день ото дня у Александра Михайловича портилось. Полиция арестовала его, не имея веских улик, теперь срочно «стряпает дело» — в крепость посадить или на каторгу отправить.
Всю ночь он проворочался на койке. Кажется, только сомкнул глаза, как разбудили. Сначала он не понял, почему стучат не в дверь, а в окошко. Поднял голову, улыбнулся — на перекладине решетки сидел нахохлившийся воробей.
— Завтракать прилетел, — обрадовался Александр Михайлович. — Крупы нет, а хлебом угощу.
Привстав на носки, он забросил на подоконник горсть крошек. Воробей весело клевал. Заскрипел ключ в дверях, Александр Михайлович и головой не повел, хотя чувствовал, что в камере находится надзиратель.
— Заключенный, — зычно окликнул он, — почему нарушаете инструкцию?
Ничего предосудительного Александр Михайлович не сделал, потому он недоуменно посмотрел на тюремщика, спросил:
— Покормить воробышка…
— Всякую птицу кормить запрещено категорически и к окошку приближаться тоже, — охотно перечислял строгие параграфы тюремной инструкции надзиратель.
— Умный человек составлял инструкцию, — сказал кротко Александр Михайлович.
— Лишаю на день права чтения книг, — буркнул надзиратель.
— Многовато за кормление воробышка.
— Наказание дано за оскорбление чиновника департамента.
— Когда? — Александр Михайлович сделал вид, что искренне удивлен. — Наоборот, слышали, я его назвал умным!
— А про себя что в башке держали? Дурак чиновник! — выкрикнул надзиратель.
Мышление тюремщика забавляло Александра Михайловича, но тот быстро прекратил дискуссию, вышел из камеры и захлопнул дверь.
За ослушание лишат чтения! Александр Михайлович и на эту жертву решился, накрошил хлеба, но с крыши тюрьмы сбросили ржавый лист, воробей испугался и улетел.
Допрашивали Игнатьева перекрестно двое: знакомый уже жандармский подполковник и штатский.
— Можете охарактеризовать нам Александра Федоровича Васильева? — спросил подполковник.
— Не могу.
— Не желаете помочь следствию, — вставил штатский. — Учтем.
— На то царь содержит агентов, следователей и городовых, — сказал Александр Михайлович. — Среди моих знакомых нет ни одного Васильева.
Полистав записную книжку, штатский поправился:
— Александра Васильевича Федорова.
— Василия Александровича Крылова, — перебил штатского подполковник.
Следователи сами точно не знали фамилии человека, видимо, политического, которого разыскивали по уфимскому делу. Александр Михайлович не упустил случая загнать их в угол.
— Фантазировать не умею, — заговорил он серьезно, — а то бы оказал услугу правосудию, придумал бы не то Васильева, не то Федорова, не то Александрова.
Сбитые с толку, запутавшиеся, следователи прервали допрос.
Версия об участии Игнатьева в уфимском деле проваливается, но после первых двух допросов и длительного перерыва Александр Михайлович и сам не верил в свое скорое освобождение. Предчувствие его не обмануло. Утром его свезли в закрытой тюремной карете в жандармское управление, там фотографировали в пальто, в костюме, в профиль и фас. Затем сняли отпечатки пальцев. Вернувшись в камеру, он обнаружил, что дневник просматривали, с удовольствием подметил еще одну оплошность следователей.