— Вспомните лучше кондуктора курьерского поезда Петербург — Гельсингфорс. — Тунцельман не сводил глаз с Игнатьева. — Ваш порученец провозил через границу винтовки и револьверы.
— Пора бы знать следствию, подполковник, у меня в Финляндии имение, а не оружейный завод.
С Тунцельмана сошел лоск, он громыхнул кулаком по столу:
— Свидетель! Говорите!
Усатенко бессвязно забормотал:
— Возил, ей-богу, возил, в девятьсот шестом.
— В девятьсот шестом, — повторил Александр Михайлович, — а познакомились недавно на военном сборе. Редкий случай сдвига маниакальной памяти.
— Еще про белого пуделя спрашивали.
— Чушь, канонир, несете, — перебил Александр Михайлович, — известно ли, что за клевету сажают в тюрьму?
— Пуделя белого…
Александр Михайлович громко рассмеялся. Тунцельман чувствовал, что свидетель — трус и боится Игнатьева.
На второй очной ставке Александр Михайлович сделал неожиданное заявление, что, хотя он и не психиатр, но в поведении свидетеля Усатенко наблюдаются явные признаки тяжелой степени шизофрении.
— Не заразный я, — торопливо заговорил Усатенко, — на Пряжке лежал недель семь.
— Заключенный Игнатьев, — Тунцельман старался замять признание свидетеля, — у нас есть сведения, что Усатенко был связным боевой технической группы. Подтверждаете?
— Обратитесь за справками в Петербургский комитет социал демократической партии, — перебил Александр Михайлович. — Приходилось слышать, что революционеры подобных слюнтяев не допускают к себе, а когда они проникают в организацию — их уничтожают за предательство.
Испуганно вздрогнул, сжался Усатенко:
— Убьют.
— Пожалеют патрон, — бросил с иронией Александр Михайлович.
Тунцельман сделал вид, что его не касается перепалка заключенного со свидетелем, сказал:
— Пишем: «Признаю, что состоял в боевой технической группе Петербургского комитета социал-демократической партии».
— Кто состоял? — спросил Александр Михайлович и повел головой в сторону свидетеля.
Усатенко вдруг сник, всхлипнул:
— Так меня убьют…
Презрительная усмешка скользнула по барственной физиономии Тунцельмана: где выкопали такого идиота? Допрос снова пришлось прервать.
Продолжение очной ставки не состоялось. Усатенко сошел с ума. Тунцельман был вынужден вынуть из следственного дела его показания. Так провалилось обвинение Игнатьева в переброске оружия через финляндско-русскую границу.
Полгода просидел Александр Михайлович в тюрьме.
За неделю до его освобождения в московскую часть поступило секретное предписание:
«…В ближайшее время прибудет на постоянное местожительство: Забалканский пр., д. 67, кв. 3, дворянин Александр Михайлович Игнатьев 1879 г. рождения, православный. Подозревается в преступной связи с социал-демократами.
Установите негласное наблюдение…»
34
Негласный надзор…
У Александра Михайловича появились домашние «сторожа». Особенно топорно вел слежку плюгавый, с узким лицом, ястребиным носом. Он появлялся на рассвете, воровским взглядом окидывал окна квартиры Игнатьевых в служебном флигеле городской бойни. Пошушукавшись с дворником или чухонкой-молочницей, плюгавый семенил через Обводный канал, через какое-то время возвращался с газетой, занимал выжидательную позицию у фонаря.
Проследив за Игнатьевым до университета, шпик исчезал до конца занятий…
О слежке за Игнатьевым узнали в Петербургском комитете партии. Было решено подержать его в резерве, пока поостынет полиция. И пора Александру Михайловичу закончить университет. В конце 1913 года он получил свидетельство об окончании естественного отделения физико-математического факультета. Первым поздравил его отец:
— Сбылось! Станешь, Шура, ученым-естественником. Сколько еще не открыто тайн в природе, — радостно говорил он.
— Искать, буду искать, мало человеку дает земля, — вроде и согласился Александр Михайлович, тут же показал отцу отзыв профессора о главе своего реферата «Самозатачивание в природе». Ученый настоятельно советовал развернуть главу в диссертацию.
— В технику уйдешь, — сказал огорченно Михаил Александрович, — вижу, уйдешь.
— Давно, отец, задумано, еще в гимназии. А пока поживу отшельником в имении.
Расчистив с Микко лес в Ахи-Ярви от валежника и сухостоя, Александр Михайлович выгодно продал дрова. Вырученных денег и прикопленных хватит, чтобы оборудовать домашнюю лабораторию — мастерскую.