Да, пророки углубляются в детство расы и превращают воспоминания в видения будущего, представляя публике прекрасный порядок воображаемого Эдемского сада.
И философы такие же сволочи.
У нас, похоже, вошло в привычку слишком много рыться в голове, не прислушиваясь к отголоскам извне и играя с идеями, как дети с игрушечной пирамидкой. Попробуйте это колечко, или другое, а если белое не идёт, попробуйте чорное; и если Бог не будет делать эту работу, попробуйте Гитлера и Сталина.
Слова, Стерн. Это просто слова.
Как будто, дав чему-то имя, мы дали ему место и поместили его в это место. Как будто повторение заклинаний может освободить нас. Как будто мы имеем дело не с людьми, с идеями…
Вот настоящая проблема, не так ли, Стерн? С идеями-то легче иметь дело, чем с живыми людьми, потому что идеи — это слова, их можно пронумеровать, определить и переработать по своему вкусу, назначить цвета и игровое значение, — пешка-ферзь, — и убрать в ящички.
Итак, мы имеем дело с идеями и притворяемся, что имеем дело с чем-то реальным. А Ленин-мумия, и Гитлер-будущая мумия тысячелетнего Третьего Рейха, — если Гитлер победит, — оба-два… под пирамидами черепов.
Резня, вот так сюрприз сюрпризов! на пути к замку из песка.
Н-нда. Мне нужно ещё выпить. Арабконьяк! бармен.
И поскольку люди такие, какие есть, мы выбираем путь игры с идеями, строительными блоками наших пирамид. Они так хороши для возведения нашей собственной Вавилонской башни! Чистые и простые линии, логически, — упорядоченным образом, — идущие вверх…
Причина, Стерн? Логика? Прикоснитесь к человеческой душе в любом месте, которое имеет для неё значение, и вы знаете, насколько разумный ответ ожидать. Крик! — вот то, что вы получаете, крик отчаяния и надежды.
Но мы притворяемся и делаем вид, что можем громоздить идеи одну на другую.
И люди убивают людей ради… Ради чего, Стерн?
— Джо, я…
— Нет, подожди, Стерн. Я проделал долгий путь, чтобы, смакуя запахи трущоб, выпить с другом немного лампового топлива. Долгий путь во времени и в пространстве, так что ты не жди, что я легко тебя отпущу. Я здесь, я настоящий, и тебе придётся иметь дело со мной. Со мной, Стерн.
Джо держал Стерна за руку и улыбался.
«Попался», — подумал Джо.
— И вот мы здесь; бар — лучшее место, чтобы расшевелить душу в тёмные часы войны. Мы вдвоем сидим недалеко от Нила и сокрушаемся о вечно говняном положении дел. Проходят века, вокруг всё меняется, и в тоже время — ничего не меняется в человеке. У древних египтян было что, тридцать династий примерно? И конец каждой из них — это конец эпохи. И каждый раз кто-то сидел над рюмкой и размышлял о постоянстве, о спирали истории.
Джо оглядел комнату, поморщился.
— Простой бар.
За исключением зеркала.
Думаю, я выпью ещё один бокал, даже если ты пока не готов. Но почему ты улыбаешься, Стерн? Потому что мы сидим здесь уже четыре или пять тысяч лет? И почему эта улыбка уступает место смеху?
Джо указал на зеркало.
— И что мы только что видели в этом старом фильме?…
Мы начали с голого пола в баре, потом добрались до морских пейзажей и до Гомера. А это привело нас к ковру в Смирне. И Элени, и Сиви…
Я имею в виду, Боже мой, Стерн, что это за история века, которую ты рассказываешь мне сегодня? Морфий, самоубийство, алкоголь, убийства, отчаяние, безумие… Что это? Что за история, ради всего святого?
Стерн улыбался своей странной улыбкой, лицо его выражало смирение.
— Возможно, ты видишь это яснее, чем я, Джо.
— Да ты хоть представляешь, что ты дал людям, просто будучи тем, кто ты есть? Помнишь слова Сиви в ту ужасную ночь в Смирне? Когда он бредил?
— Нет.
— Найди Стерна, — сказал он. Позови Стерна, — вот что твердил Сиви, сходя с ума. Вот к чему он тянулся по пути вниз. К тебе, Стерн, и разве ты не знаешь этого, чувак? Разве не знаешь, что ты всегда был нужен многим-многим людям?
— 18.5 —
Бар \ граната из Австралии
Стерн хмурился и, борясь с усталостью, борясь с собой, рисовал пальцем круги.
А где-то снаружи в темноте подымалась суматоха… Крики, проклятия и пьяный смех — солдаты, выжившие в пустыне, радовались отсрочке от гибели или, что порою хуже, увечья.