Дорлиг проходил мимо стройки. Сквозь щели забора он увидел, как девушки в забрызганных краской и известью комбинезонах подносят каменщикам кирпич. Дорлиг презрительно усмехнулся: «Неужели я хуже этих замарашек?» До него донеслись какие-то звуки — не то смех, не то пение. Дорлиг прислушался. Да, они и в самом деле пели. «Как они могут петь и смеяться здесь, на стройке. Среди всей этой грязи и пыли, — досадовал он. — И вообще, какие могут быть песни во время работы!» Дорлиг сердито зашагал прочь. Он и сам не заметил, как очутился возле дома. Вошел, с громким стуком захлопнул дверь.
Сынишка, неуклюже и неуверенно ступая, подбежал к нему и обхватил его колени. Но Дорлиг резко оттолкнул его, и малыш упал. Не обращая внимания на плачущего ребенка, он скинул пальто и шапку и швырнул их прямо в детскую кроватку, стоявшую слева от входа. Взял низенький стульчик и присел к столу. Закрыл глаза, словно от боли, потом осмотрелся и закурил. Жена стирала возле двери. Она отерла рукой пот со лба, в упор посмотрела на мужа и, подойдя к плачущему сыну, сказала:
— Ну что же ты стоишь на дороге, говорила я тебе — сюда нельзя.
Дорлиг молча снял с чайника крышку, заглянул внутрь и недовольно спросил:
— Ты даже чаю не приготовила? И чем только ты занималась без меня?
— Да стирала, вот и не успела.
— Ну и ну! Даже чашки и тарелки не могла вымыть. — Он резко отодвинул посуду с остатками еды и швырнул к печке окурок. А сам, как был в сапогах и одежде, плюхнулся на покрытую белым покрывалом постель и уставился в потолок. Сквозь дымник он видел серое от пыли небо, по которому плыли редкие облака. Дети расшумелись. Дорлиг бросил на них недобрый взгляд и сердито прикрикнул:
— Да тише вы, говорят же вам. Что за дети, слов не понимают.
Мальчик снова подошел к нему, но Дорлиг оттолкнул ребенка.
— Иди, иди отсюда и вытри нос! Иди к маме!
Дорлиг закуривал одну папиросу за другой и, не докурив до половины, бросал прямо через чайный столик к печке. Это у Дорлига было признаком скверного настроения. В спокойном состоянии он выкуривал папиросу до самого мундштука. Уж Дулме-то это было хорошо известно. «Что-то случилось», — подумала она, но расспрашивать мужа не решилась.
Дулма работала учительницей в начальной школе. Каждое утро она становилась учительницей, которая учит тридцать чужих детей, а вечером, переступив порог собственного дома, превращалась в мать двоих детей. Что делает ее муж, где он работает — об этом она узнавала случайно, из его разговоров с посторонними людьми. Дорлиг очень редко делился с ней. Да если и говорил о своей работе, то очень односложно: «Опять ругали. Надоело…» Дулма догадывалась о неудачах мужа, постоянно страдая от мелких ссор.
Она вымыла посуду, развела огонь, сварила чай и приготовила ужин. Неожиданно в дверь заглянул сосед. Дорлиг очень обрадовался, тут же вытащил и поставил на стол бутылку. Они выпили по рюмке, и Дорлиг, захмелев, стал жаловаться:
— Знаешь, меня уволили с работы, лишили семью последнего куска. Отстал, говорят. А я считаю: ничего они не понимают. Вот ездил я в командировку в худон. Так я в доме, где ночевал, заставлял всех — и старых, и молодых — делать по утрам зарядку. Разве это не культурное воспитание масс? Я, убеждал людей, что надо увеличить поголовье верблюжьего стада, объяснял, что нужно получать от каждой верблюдицы не менее двух верблюжат. А недавно ездил по худонам — руководил постройкой загонов. Ведь, если возрастет поголовье верблюжьих стад, нужно подготовить место для молодняка. Но наше начальство ничего не поняло. Не оценили моего усердия.
Сосед подумал, что Дорлиг мечтает о несбыточном, но все-таки решил поддержать друга:
— И то правда. Если верблюдицы начнут приносить по два верблюжонка, в нашем айле сразу увеличится верблюжье стадо.
— Ну в том-то и дело. — Дорлиг широко открыл глаза. — Да только трудно проводить в жизнь новое с людьми, которые не хотят работать согласованно. За себя я не боюсь. Все же какой-никакой, а диплом у меня есть. Неужели я останусь без дела? — отрывисто сказал он и притопнул ногами, точно в такт какой-то песенке. Дулма, которая сидела в сторонке, проверяя тетради учеников, не могла не слышать слов мужа. Она только подумала про себя: «Что он затевает? Непонятно. То ли ехать куда-то собирается, то ли здесь решил устраиваться на работу… А впрочем… разве его поймешь…»
Утром, когда Дулма открыла дымник и стала растапливать печь, Дорлиг раздвинул занавески у кровати, вытянул руки с короткими узловатыми пальцами, потянулся, закурил папиросу и сказал: