Лилиана лежала с закрытыми глазами, и перед ней простиралась сожженная, безжизненная пустыня. Ей представлялось, что она идет и идет по этому полю, у нее уже подкашиваются ноги, она не в силах дальше идти, но должна, обязана шагать и шагать. Это не было сном и не было явью. Какая-то голова с темными, струящимися волосами наклоняется к ней. Этот образ на миг прерывает видение пустыни, но она не может его задержать, удержать на месте. Этот образ, как чудесный бальзам, утоляет боль ее глаз, но быстро исчезает, и снова перед ней простирается равнина, и нужно снова шагать по ней и шагать.
Громкие рыдания разбудили ее. Это не было явью, это был сон. Маричика плакала, уткнувшись в подушку. Лилиана приподнялась. Нет, ей не померещилось, Маричика плачет. Она видела, как содрогается ее упругое длинное тело, сжимаясь и вытягиваясь под одеялом. Сердце у Лилианы остановилось на мгновение и снова гулко застучало. Страх и жалость охватили ее. Сделать вид, что она не слышит, или подойти? Чем она может помочь сейчас Маричике, не оттолкнет ли та ее? Тихим, робким голосом Лилиана окликает ее:
— Маричика, Маричика…
Рыдания стали громче.
— Что с тобой, девочка? Что с тобой?
Нет, я не решаюсь подойти к ней, не решаюсь.
— Маричика!
Маричика вдруг коротко вскрикивает, садится на край кровати и давно знакомым детским движением подносит два кулачка к глазам, потом, всхлипнув, бежит к Лилиане, ложится и прижимается к ней.
— Девочка моя! Девочка моя! Что с тобой?
— Ничего, ничего, — шепчет Маричика. — Это пройдет. Приснилось…
Бедный ребенок, бедный ребенок, который еще боится снов. Лилиана обняла ее за плечи, чувствуя, как она дрожит, и гладила ее грязные разбросанные волосы, ее чистое и мокрое от слез лицо, и вместе с бесконечной жалостью к этому горю, в котором она еще не разобралась, но уже предчувствовала, она ощутила, как великий покой, великая радость возвращаются к ней. Она обнимала Маричику, как много лет назад, а Маричика все крепче прижималась к ней, всем своим телом прося у нее помощи и состраданья.
Перевод Л. Беринского.