Эгону нечего было ответить. Он молчал. Минна выходила из себя.
— Вот увидишь, ты заболеешь! Мой дядя уже в сорок лет страдал желудком. Овощи прописывают все доктора. Я удивляюсь, как это ты, врач, и не желаешь заботиться о своем здоровье…
Эгон молчал.
— Я сама готовила этот суп. Берта всегда супы пересаливает. Хочешь, я налью тебе половник? Только один половник! Это так полезно.
Наконец доктор не выдержал:
— Хватит, Минна! Довольно! Иначе я встану из-за стола!
Его высокий резкий голос прозвучал как гром среди ясного неба. Минна испугалась и смолкла. Но в глубине души она была довольна и молчала до самого вечера.
В тот миг, когда Эгон Таубер, доктор Таубер, ее муж, прикрикнул на нее, он обрел в ее глазах то величие, какое не мог обрести своими врачебными победами, покорившими весь город.
Дело в том, что давным-давно, когда она была еще маленькой и жила в поместье (мать тогда была еще жива), она видела, как ее отец гарцевал на лошади среди толпы босоногих людей, которые выражали какое-то недовольство. И вдруг отец начал кричать, кричать страшно. Она никогда не слышала, чтобы ее спокойный ласковый отец кричал. Он орал, размахивал плеткой над головами людей и теснил их лошадью к воротам. Босоногие испуганно побежали, а он все щелкал плеткой по блестящему голенищу и орал.
Восторг, страх и гордость охватили Минну: восторг — потому, что ее отец больше всех и сильнее всех, все от него бегут, а он сидит на лошади и ревет, как бык, страх — потому, что и на нее он может замахнуться плеткой и заорать, и безмерная гордость оттого, что она дочь этого грозного хозяина. Она плакала и смеялась, сидя на своем высоком стульчике и размазывая по лицу картофельное пюре, и никак не могла попасть ложкой в рот.
Потом, спустя много лет, когда Зоммер поднял голос и на нее, она испытала то же восхищение, ту же гордость и тот же страх: отец у нее сильный, он — хозяин.
Теперь хозяина она увидела и в Эгоне.
А потом опять принялась пилить его, и продолжалось это изо дня в день за обедом, ужином, в постели до тех пор, пока не разражалась краткая грозная вспышка, после которой она, довольная, умолкала, случалось, даже на сутки.
Она не жалела, что у них нет детей — лишние заботы, лишние расходы. Она покупала себе все самое лучшее, все самое прочное; кроме завтрака, обеда и ужина, подкреплялась еще в десять часов утра и в пять часов вечера; в день именин получала от Эгона подарок по своему вкусу: отрез бархата, брюссельские кружева или веер слоновой кости. Все платья, которые уже не носила, она складывала в сундук на чердаке и заботливо пересыпала нафталином.
У нее не было близкой подруги, и ей доставляло удовольствие показывать знакомым подарки, покупки, запасы провизии в кладовой или сообщать назидательным тоном какой-нибудь кулинарный рецепт. За кофе она рассказывала собравшимся дамам об изумительных случаях излечения больных Эгоном, о которых знала только понаслышке, так как никогда не вникала в его рассказы, но выглядела при этом такой довольной и надменной, что казалась еще полнее, чем была. И все считала, что она любит мужа и гордится им.
Иногда по воскресеньям они вместе со своими знакомыми отправлялись за город, и Минна неизменно подтверждала свою репутацию рачительной хозяйки, которая знает, что нужно прихватить с собой, умеет красиво упаковать корзинку и заворачивает припасы в белые вышитые салфетки. В один голос со всеми она восхищалась пейзажем, как восхищалась покупкой: «Ах, до чего же миленькие туфли!»
Слава доктора за это время выросла. К нему приезжали лечиться из других городов, из отдаленных поместий. Оперироваться у других врачей старыми инструментами стало считаться неприличным. Эгон решил построить собственную клинику, как мечтал когда-то, получив диплом доктора. Правда, практиковал он всего десять лет, самому ему исполнилось тридцать восемь, и он мог бы еще повременить с исполнением заветной мечты.
Для Таубера наступило трудное время: впервые после женитьбы ему хотелось посоветоваться с кем-нибудь, хотелось, чтобы кто-то поддержал его, поверил в него.
Но отец был слишком стар. Из осторожности и старческой боязливости он сторонился серьезных разговоров. Постройка клиники была делом дорогостоящим, рискованным и могла поглотить все сбережения Эгона; впервые в жизни он решил посоветоваться с женой. Но Минна из скупости решительно воспротивилась его планам, а когда муж, не посчитавшись с ее мнением, все-таки приступил к делу, стала придираться к нему упорно, ежедневно, по мелочам.
Проекты будущей клиники лежали на письменном столе Эгона, и она могла бы с ними познакомиться. Но она ни разу в них не заглянула. Приходили подрядчики, приходили архитекторы. Как только они появлялись, Минна выходила из комнаты. Доктор мучился бессонницей в кабинете или на террасе, Минна спала или делала вид, что спит. И каждый день она не уставала громко удивляться размаху, который приобретало строительство, сокрушенно вздыхала за столом, качала молча головой, словно в доме появился умирающий, и патетически повторяла: «Что за идея! Что за идея!»