Солнце и ветерок подсушили землю. Босые дети весело бегали, опоясавшись ветками верб, окропленных батюшкой. Старухи жевали просфоры и медленно плелись по дороге к дому.
Жизнь пробуждалась. Лопались почки на деревьях, стаи воробьев, сидя на ветках ели перед церковью, чирикали, яростно ссорясь, как обычно. Петухи, опьянев от вешнего воздуха, отчаянно драли глотки.
Над холмами, покрытыми зелеными побегами, медленно поднимался пар, рассеиваясь от легкого дуновения ветра.
— Матушка Станка, — заговорила старуха Тэлужанка, которой не терпелось покончить с благочестивыми разговорами, — по деревне слух прошел, что Султэника занемогла. Правда ли это? Уж очень она все близко к сердцу принимает. Ну стоит ли так мучиться? Девушка она молодая, чистена, работящая такая, чего же еще надо? Дай-то бог ей счастья. Неужто из-за любви на себя руки наложить? Что ж поделаешь! Она не первая и не последняя! Зря доверилась злодею! Но отольются кошке мышкины слезы, помяни мое слово! Сегодня над одной насмеется Дрэган, завтра над другой, а там, глядишь, и на него найдется управа!
Ошеломленная матушка Станка не промолвила ни слова и бросилась бежать, уронив в грязь священное миро.
— Притворяется, старая лиса, — пробормотала Войкуляса, — вихрем понеслась, будто и не знает о шашнях Султэники! Яблоко от яблони не далеко падает! Она сама вот так же в молодости Киву опутала. А вот дочери не повезло.
Матушка Станка ворвалась в дом, с шумом распахнув дверь. Лицо ее побагровело. В ушах стоял звон, челюсти были как свинцовые. Голова отяжелела, ноги стали холодные как лед. Она бросила на Султэнику гневный, блуждающий взор.
— Ты погубила все… ты погубила честь нашу, а ведь только честь у нас и оставалась! — простонала Станка и упала как подкошенная на пол.
Султэника закричала и кинулась к матери, которая тщетно пыталась что-то сказать. Старуха схватила ее за горло. «Все погубила… все… все!..» — еще удалось ей вымолвить… и, собрав последние силы, она поцеловала дочь.
Вся деревня будто проходила перед ее уже невидящими глазами и показывала на нее пальцами. В ее ушах, которые уже ничего не слышали, словно раздавался крик: «Что с твоей дочерью?! Ты думала, век тебе жить в достатке и изобилии? Видно, добро-то было нажито нечестным путем! Бедность терзала тебя почти всю жизнь, а перед смертью и бесчестье обрушилось на тебя!»
В одно из воскресений после Петрова дня солнце заливало землю теплым и трепещущим золотым сиянием; стояла палящая жара, но людям не хотелось лениво нежиться, их увлек шумный поток праздничного веселья. Всех радовали щедрые дары природы.
Кукурузные поля походили на сказочные сокровища. Трава пробивалась даже на протоптанных дорожках. Яблони и сливы в садах сгибались под тяжестью плодов. Стебли тыкв, переплетаясь, закрывали изгороди мохнатыми, широкими, как лопух, листьями. Один такой год стоил пяти — всех насытил, всех напоил! Старики не помнили на своем веку такого изобилия. Казалось, урожай был сам-сто.
Перед корчмой так бурно отплясывали хору, что только искры летели из-под башмаков. В вихре пляски звенели на шее у богачек мониста из царских и турецких золотых монет. Юбки, расшитые блестками, взлетали то направо, то налево. Девушки, украшенные живыми цветами, хохотали, то плавно изгибаясь, то лихо притоптывая в такт веселым выкрикам длинноволосых парней, раскрасневшихся от духоты и возбужденных близостью молодых, сильных тел. Казалось, будто сам черт щекочет эту молодежь, полную огня, заставляя ее без устали прыгать и скакать.
Трое цыган, — два кобзаря и один скрипач — быстро играли «Мэрунцика краиулуй»[3], выкрикивая время от времени тут же придуманные ими частушки. Изо всех сил старался скрипач, склоняя голову поочередно то к правому плечу, то к левому, и умильно поглядывая на кувшин, наполненный до краев красным молодым вином.
Во главе хоры — Дрэган Кэпрар. На нем узкий и длинный вышитый пояс со множеством кистей на правом боку, шляпа сдвинута на затылок. Он посматривает вокруг из-под густых, сросшихся бровей, и во взгляде его светится гордость. Чувствует парень, что все им восхищаются, и упивается влюбленными девичьими взглядами! Пожилые женщины, стоя в сторонке, любуются своими красотками-дочерьми и судачат о том о сем, чтобы как-нибудь скоротать время.