Главный староста кричал громким голосом:
— Глаза в книгу, не отвлекаться, полная тишина и ни малейшего движения. Иначе пять подряд и без обеда.
«Пять подряд и без обеда» означало, что тот, кто пошевелит рукой или хоть слегка повернет голову, отведает пять ударов тростью по ладони и его до ночи запрут под замок.
Все застывали, устремив глаза в книгу.
Господин Вуча закрывал глаза и притворялся, что спит (иногда он и впрямь засыпал). Он подпирал голову руками, прикрыв лицо растопыренными пальцами: ему непременно надо было изловить какого-нибудь басурмана.
Просидев так час в тупом оцепенении, мы чувствовали, что у нас начинала кружиться голова. Мы слышали дыхание друг друга.
Мысль, что нельзя пошевелиться, утомляла нас. Голова начинала дрожать, затылок и шея немели. В летнюю жару пот струился у нас по лицу и стекал за рубашку. Самые слабые из нас не могли удержаться, чтоб не пошевелить рукой, ногой или не отереть щекотавшие их струйки пота.
Этого было достаточно.
Преступление каралось.
Господин Вуча радостно вскакивал из-за стола, теребил бороду и кричал довольным голосом:
— Ага, басурман! Поймал басурмана! Главный, наблюдающий за порядком, — пять подряд и без обеда!
Если же не удавалось никого изловить, то сыпались доносы на виновных в хранении бабок.
— Ну, сорванцы, у кого еще есть бабки? — спрашивал господин Вуча.
И мальчики, одни из злости, другие по глупости, начинали:
— А вот такой-то взял у этого десять «альчиков» и «хруль».
— Ха, басурман!..
— У такого-то полный чулок «катышков»…
— Ха, басурман!..
— У такого-то пять свинчаток, три битка со свинцом с правой стороны и два с левой.
— Ха, басурман!..
— Такой-то выиграл двадцать «козанков».
— Ха, басурман!..
И он всех записывал. На другой день мы должны были принести битки, альчики, катышки, свинчатки, гвоздыри, иначе нас били по ладоням утром и после обеда, и так всю неделю, пока мы не приносили их. А у кого не было столько бабок, тот выклянчивал у родителей денег, чтобы докупить недостающие.
Набив ящик стола доверху бабками, господин Вуча открывал аукцион.
— Ну, теперь посмотрим, почем продаются бабки!
И мы тотчас же:
— Возле церкви святого Штефана за три копейки дают три альчика и один хруль…
— В Олтень — четыре альчика.
— В Новой Деля — три.
— В Лукач три альчика и один хруль.
— Возле Троицы битку за пятачок.
Сокровища, которые мы так страстно желали получить, господин Вуча делил между всеми. Он записывал, сколько дал каждому, и в течение трех дней надо было принести ему деньги. Тот день, когда он получал деньги, был для нас счастливым: в этот день господин Вуча никого не бил!
А вот когда у него пропадал Припэшел… какое это было счастье для старших учеников!
Сразу несколько человек подымались, чтобы высказать свои предположения насчет того, где может быть Припэшел.
— Я встретил одну собачонку на такой-то улице…
— А я заметил другую, красивую, совсем в другом месте…
— Я видел белую и курчавую у одного доктора…
— Ого, басурман, повеса этакий, негодяй! Найдите мне его, а то госпожа огорчится (госпожа — это жена господина Вучи)… Какой басурманский повеса… Маленький, а бедовый…
И тотчас же человек десять уходили искать Припэшела; это были старшие ученики; у них водились деньги, они могли купить колбасы, ветчины и сосисок, чтобы приманить Припэшела.
Но и у нас, у младших, были свои радости.
В летнее время, в жару, господин Вуча сильно потел. А он любил жизнь, как отшельник бога. Он переводил нас всех в одну комнату — у нас в классе были две комнаты, отделенные друг от друга дверью, — раздевался, снимал рубашку и посылал одного из младших учеников высушить ее на солнце. Надо было расстилать рубашку только на полыни, а не то «пять подряд и без обеда».
Однажды он послал и меня. Сознаюсь — грешен: проходя мимо кадки с водой, я вылил на рубашку две полные кружки.
Рубашка так и не высохла до самых четырех часов, а я прогуливался вокруг того места, где она сушилась, и то и дело бегал к господину Вуча, докладывая ему:
— Не сохнет, господин учитель, она вся пропотела.
Господин Вуча слуг не держал. Слугами были мы, если не считать кухарки. Он вносил в рыночный список только тех, кто был беден и плохо одет.
Когда он выбирал, кого следует отправлять на рынок или в бакалею, то делал перекличку:
— Такой-то!
— Здесь!
— Ого, басурман!.. не пригоден… споткнется с корзиной… упадет еще… Не пригоден!
Разумеется, нет.