Это белоручка, здоровый, румяный, изнеженный, в красивой соломенной шляпе и в сверкающих ботинках.
— Такой-то!
— Здесь!
— Хорошо… Браво, басурман, пригоден!.. В список! Пригоден! Слабый и бледный. Сапоги грубые и большие. Одет в лохмотья, руки красные, потрескавшиеся.
— Такой-то!
— Здесь!
— Дуралей!.. Ротозей… Забудет корзинку… Дуралей!..
Правильно. Дуралей. В темно-сером охотничьем костюмчике, обшитом зелеными галунами, в брюках галифе и в лакированных сапожках. Помещичий сынок. В плохую погоду он приезжал в школу на пролетке.
И странно — они же не были пригодны и для «пять подряд и без обеда».
Пригодными таскать корзины были лишь дети окраин — раздетые, голодные, безропотные сироты.
Нас отбирали по два. Каждый день двое учеников являлись в школу для того только, чтобы ответить: «Здесь — здесь — дежурный по рынку». И они отправлялись на дом к господину Вуче, на улицу Лукач. После того как они делали покупки, госпожа заставляла их весь день убирать дом, вытряхивать тюфяки и подметать двор.
А какие славные вещи покупал господин Вуча на рынке! Как я пожирал их глазами, глотая слюнки! Свежий хлеб из булочной «Белые глаза», белый и хорошо поджаренный. Один запах чего стоил! А колбаса, а копченое мясо, а халва, а миндаль, а плитки шоколада, а крупные фисташки, жареный горох, желтый изюм и финики в коробках! И все это мы ему сами притаскивали, своими руками.
Как все это было вкусно — у меня даже слюнки текли, но как тяжело было носить это! И ни разу господин Вуча не сказал: «Вот, на и тебе, басурман!»
Особенно мучительно было нести от самого рынка до дома госпожи булки, колбасу, фисташки и миндаль! Я отворачивался от корзинки, но булка и колбаса благоухали, а фисташки и миндалинки постукивали. Они были как живые. От запаха хлеба и колбасы у меня щекотало в носу, а стук фисташек дразнил слух. Все это заставляло меня поворачиваться к корзине, в которой я нес груз чужого счастья.
Мог ли я стащить что-нибудь?
Ну, что вы!..
Вы не знаете, как часто терзала меня эта мысль!
Но меня останавливала не христианская мораль. Я был уверен, что бог на моей стороне. Но откуда я мог знать, что отмечал бакалейщик в маленькой тетрадочке?
И потом ведь вы не были знакомы с госпожой. Высокая, худющая, а глаза… Боже, что за глаза! Какие пронзительные глаза, и как они у нее бегали! Если бы ее взгляд был прикован ко мне в течение четверти часа, то, наверно, просверлил бы мне лоб насквозь.
Когда я приносил ей корзинку, она открывала тетрадочку, читала про себя, шевеля губами, потом смотрела на меня: на мои руки, на мой рот, на пазуху, на карманы. Мне казалось, что своим взглядом она раздевала меня и перетряхивала все мое белье.
Господин Вуча приучил нас быть трусливыми, лживыми, доносчиками, бездельниками; мы могли бы легко приучиться и к воровству, но глаза госпожи были более беспощадными, чем христианская мораль!
Я был уверен, что ее глаза могли мгновенно взвесить колбасу и сосчитать фисташки и миндалинки!
Какие прекрасные мечты разрушила во мне господская школа! Вместо воображаемых дворцов, какие рисовались мне во время прогулок с Гривеем и с кошкой за пазухой, я нашел какие-то маленькие грязные постройки с облупившейся штукатуркой. Вместо преподавателя, знающего и ласкового, я попал в лапы почти выжившего из ума жестокого старика.
Я ненавидел его безграничной ненавистью неповинной жертвы.
Если бы он сгорел, я плясал бы от радости!
Дома я не рассказывал ничего. Сострадание матери и отца убило бы во мне последнюю каплю гордости. Они не разрешили ни одному из моих братьев взяться за торговлю, так как, прежде чем стать хозяином, надо было побыть «слугой»; ох, если бы они только знали, что раз в неделю я бываю слугой!
Я не жаловался, но каждый вечер, когда мама заставляла меня читать молитву, я заканчивал ее словами: «Боже, сжалься надо мной и возьми к себе господина Вучу: он не учит нас ничему, только бьет и посылает с корзинкой на рынок!»
И ее, госпожу, я терпеть не мог; но однажды, в последний день экзаменов, она мне доставила такую радость, что я был отмщен за целый год страданий.
Я и один мой приятель были в тот день дежурными.
С утра мы отправились на дом к господину Вуче.
Он встретил нас в халате и очень обрадовался:
— Хорошо, басурмане, очень хорошо, «превосходно» — в высшей степени, у нас сегодня много работы!
В сарае он нам указал на груду сбруи, позеленевшей от плесени; медные части ее заржавели.
— Вот, басурмане, почистите, вымойте и смажьте сбрую, до вечера вам хватит времени.