— Бедная Станка, померла в одночасье, не поймешь с чего… — прошептала мельничиха. — Помнишь, бывало, придет она в разгар танцев, так галдеж тотчас и утихнет.
— Не приведи господи! — вздохнула повивальная бабка Сафта. — Султэника ведь совсем нищей осталась. Даже не справила по ней панихиду на третий день. А еще ведь нужно панихиду на девятый день, на третьей и шестой неделе, на третий, на шестой и на девятый месяц, через год, через полтора, через два года и потом через два года и четыре месяца. Кто это все за нее сделает? А у христиан так уж заведено — для спасения души. И кто через семь лет вынет косточки из могилы для святой молитвы? Через семь лет тело-то истлеет, в прах обратится. А ежели благословить кости человека, в день страшного суда предстанет он перед престолом всевышнего в своем прежнем образе и будет чище слезы.
— Посмотри-ка на Дрэгана, — сказала мельничиха, — уж больно спесив парень! А как танцует, чтоб ему пусто было, прямо как машина строчит. Видать, все село скоро будет гулять на его свадьбе — ведь он на дочери старосты женится. Не то что мой сын — сущий олух… нет чтобы себе невесту присмотреть, знай повесничает! По праздникам обязательно где-то шляется. Видно, зуб на кого имеет, а на кого — не скажет, хоть ты режь его.
— Ничего, кумушка, — заметила Думитра, у которой было пятеро детей. Карие глаза ее лукаво искрились при каждом слове. — Ничего, эта беда невелика, от нее не поседеешь.
Танцевали брыул[4]. Парни заказали мужской танец и старались теперь переплясать друг друга. Лишь немногие девушки осмелились кружиться в этом танце, но зато уж и плясали его на славу.
По склону холма, возвышавшегося между Домнешть и Беривоешть, взбиралась Султэника, подгоняя корову-белянку и теленка, который потихоньку прикладывался к вымени, выпуская на ходу розоватый сосок, покрытый каплями молока. Корова мычала и, поворачивая голову, глядела на него черными ласковыми глазами с густыми ресницами. Верный старый Лэбуш бежал вслед за хозяйкой.
Султэника шла, неотрывно глядя вдаль, луговые травы доходили ей до пояса. Она была худа, бледна, тонкое лицо ее стало совсем прозрачным, можно было пересчитать синие жилки на висках. Взгляд ее огромных миндалевидных глаз не выражал ни любви, ни ненависти; в нем уже не было ни крупицы веры, когда она вглядывалась в равнодушное небо, распростертое над головой лиловым погребальным покровом.
Она покинула родительский дом — даже он опостылел ей, и все кругом казалось Султэнике пустым и лживым. Она бросила все, что у нее было, и пустилась в путь, ища дорогу к горе Попэу, где когда-то паслись отцовские отары овец и стада крупного скота.
Она хотела, чтобы затерялся ее след, чтобы утихло ее усталое сердце.
Трава, олеандры, маргаритки, густые побеги клевера, вьющийся дикий горошек — все колыхалось, как легкие волны, пестрело точно домотканый цветистый холст. Из травы подымались красные венчики искорок. Пушистая дерябка, опаленная солнцем, благоухала, как цветущая липа. На каждом шагу Султэнике попадались желтые цветы одуванчиков, возвышавшиеся в траве, как часовые.
Вокруг простирались холмы и долины, окаймленные на горизонте изогнутой зеленой цепью гор.
Над всей этой красотой высоко в небе парил орел, описывая широкие круги и распластав крылья, концы которых порой чуть вздрагивали.
Султэника добралась до вершины холма. Долго, с тоской смотрела она на колокольню деревенской церкви… потом исчезла в долине, словно в траве потонула…
Корова замычала, и жалобное мычание ее затерялось в глубине долин…
Перевод М. П. Богословской.
СМУТА
Посвящается Александру Влахуцэ[5]
Солнце зашло.
Густая, высокая пшеница, ячмень, овес и просо колыхались от легкого дуновения теплого южного ветра. Спелые колючие колосья, отягощенные крупными тяжелыми-зернами, отливали червонным золотом; лениво покачиваясь, стелились они по долинам и холмам, среди которых приютилась деревня Мэгура. Часть посевов была уже скошена, связана в снопы и сложена в скирды.
Но вдруг косцы, оставив работу, в суматохе бросились бежать к своим хижинам, подгоняя быков концами вил. Старики, молодые мужчины и их жены, с трудом тащившие за собой детей и унимавшие в то же время младших, что сидели у них на руках, парни, хлопавшие бичами, подгонявшие испуганную скотину, — все метались по межам, пробиваясь на широкую дорогу, ведущую к деревне.