— Ну-ка бросим им кошку… Взрослые люди, а пошли колядовать…
А я все орал, стараясь придать своему голосу басовитость, и не отрывал глаз от сапог. Они мне жали, но… что за беда!
Вот! Кто-то постучал в окно!
— Бэникэ?
— Бэникэ.
Я юркнул в дверь — и на улицу.
Снег покрылся ледяной коркой, твердой и скользкой. Кругом стоял такой туман, что в двух шагах ничего не было видно.
Бэникэ разработал план действий. Мы пойдем к Каменному Кресту, а уж только на обратном пути будем колядовать на наших улицах. У Каменного Креста подают орехи, бублики, а здесь — все больше калачи.
Бэникэ шел впереди. Мы — толпой за ним, чтобы не потерять его в тумане. Шли торопливо, скользя, пугаясь и все время падая. Вожак смеялся:
— Теперь очередь первого… теперь второго… третьего…
И снова: «Очередь первого…»
— Где мы, дядя Бэникэ?
Эти слова «дядя Бэникэ» мы произносили почтительно, с любовью.
— Черт его знает… я ничего не вижу.
— Где мы, дядя Бэникэ?
— Кажется, около виноградников…
Мы еле переводим дух.
— Эй… ты… устал уже?
— Я? не-е-т!
— Нам долго еще идти, дядя Бэникэ?
— Ей-богу, не знаю… ничего не вижу…
— Может быть, мы около оврагов?..
— Около оврагов?.. Ничего не вижу… стойте… глядите в оба…
Раздался отчаянный и короткий вопль… Я поскользнулся и полетел куда-то вниз, словно подо мной земля провалилась.
— Что это, а? — испуганно заорал Бэникэ. — Овраги!.. Эй, где ты? Эй, Раду!
Двое малышей заревели.
Я очутился на самом дне оврага. Мне не было больно, но от страха у меня стучали зубы, и я не мог вымолвить ни слова.
— Раду! Раду! — кричал Бэникэ.
Малыши плакали.
— Эй вы, замолчите! — гаркнул он, выругавшись.
— Раду!..
Наконец, я отозвался.
— Что, дядя Бэникэ?
— Ты в овраге?
— Да, дядя Бэникэ.
— А какого черта ты туда попал?
— Не знаю, дядя Бэникэ.
— Ты жив, а?
Малыши опять заревели.
— Эй ты, жив?
— Кто?
— Да ты же!
— Жив… со мной ничего не случилось… я как на санях…
Я был на дне песчаного оврага; пытаясь вылезти, я карабкался по откосу, но шаг, другой — и ж-ж-ж… вновь соскальзывал на дно. Снежный покров плотный и гладкий. Я скользил, как по льду.
— Ну, вылезешь, а?
— Не могу, дядя Бэникэ, скользко.
— Что же нам теперь делать?
— Я не знаю…
И я заплакал.
— Эй ты, не смей реветь!
— Да я не плачу.
— Костаке, — приказал Бэникэ, — садись-ка на корточки да съезжай вниз.
Костаке — смелый двенадцатилетний мальчик.
Ж-ж-ж… И Костаке очутился рядом со мной. У меня отлегло от сердца. Костаке взял меня за руку. Мы попытались выбраться, но, сделав несколько шагов, оба соскользнули назад. Попробовали еще раз и еще… но все напрасно. У нас распухли кончики пальцев.
— Эй, что вы там делаете?! — закричал Бэникэ.
— Да не можем выбраться, дядя Бэникэ! — отвечал Костаке.
— Что же нам теперь делать?
— Я не знаю!..
Малыши опять заплакали.
— Замолчите, черти! — заорал Бэникэ. — Стойте здесь.
Малыши завопили:
— Не оставляй нас, дядя Бэникэ, возьми с собой!!.
— А вы сползете в овраг?
— Да, дядя Бэникэ, да…
Удивляться нечему. В детстве мы с испугу иногда проявляем… чудеса храбрости.
Тишина. Насторожившись, сидим мы на дне оврага. Мы словно в глубокой пропасти — ничего не видим. Время от времени слышим голос Бэникэ: «Так… стой… ты здесь… Думитру, ты за Ионом…»
— Как же быть, дядя Бэникэ? — закричал Костаке.
— Да вот спускаемся гуськом… я впереди… сейчас будем с вами… Держитесь крепче… живо…
Ж-ж-ж… бух! Один за другим они кубарем скатываются вниз.
Издали слышится тихонько, как сквозь сон: «С наступающим… ро-р-р-ро-жде-ждессством…»
Овраг был глубокий, очень глубокий. В двух шагах ничего не видно. Что же нам делать? Бэникэ и Костаке пошли вперед. Они двигались ощупью, осторожно, чтобы отыскать след телег, по которому потом мы все могли бы выбраться. Я уже не ощущал страха. Единственной моей заботой были сапоги: я боялся их поцарапать. Я все ощупывал их, но ничего не видел.
Бэникэ сказал нам, малышам:
— Эй вы, держитесь вместе, позади да подальше, чтоб обвала не случилось, и когда я спрошу: «Вы здесь, мальчики?» — вы отвечайте: «Здесь, дядя Бэникэ!»
Чтоб обвала не случилось? У нас замерли сердца. Я думал о маме… Что они с отцом будут делать без меня!.. Мне захотелось заплакать… я даже было начал…
— Эй, кто плачет?
— Ни-и-и-кто… это я высморкался.