Одни выбегали с кукурузного поля, сливались с толпой и на ходу спрашивали, указывая на восток:
— Что там такое, дядя Стружан?
— Какие вести, братец?
— Что стряслось, Дину?
— Что бы там ни было — все плохо, — отвечал поп, подтыкая за пояс полы своего подрясника. — Гони быстрей, жена. Что у тебя руки отсохли, что ли?! Ведь беда уже близко.
— О господи, грехи наши тяжкие, что же это еще такое? — бормотала старуха Уца, пытаясь вызволить свою телку, застрявшую между телегами.
Босая, с почерневшими, ободранными ногами, она бежала, не обращая внимания на острые камни и колючий кустарник, и что было сил палкой подгоняла телку.
Позади всех в тележке, которую тащили два жеребца, сидели, прижавшись друг к другу, Миу и Кобила.
— Еле избавился я от барщины, от арнаутов[6] и чужеземцев, прятался в глуши лесов, голодал, ел только дикие ягоды и груши, все вытерпел, о тебе думая. А теперь вот не прошло и пяти дней, как мы повенчались, а тут новая напасть…
— Ничего не поделаешь, Миу, — отвечала ему Кобила. — Мы пойдем в отряд Дину Потопа. Я буду все время с тобой: ночью на перекрестках дорог, а днем в ямах хорониться. Невмоготу стало. Я вот женщина, и сердце мое чует: надвигается смута, и уже не спастись ни нам, ни нашим детям.
— Надвигается, черт бы ее побрал, — пробормотал Миу и, чтобы заглушить свою злобу, поцеловал белые щеки жены, на которых, словно лепестки дикой розы, пылал румянец.
Пыль, вздымаясь, окутывала желтоватым дымом перепуганных людей. Грохот колес и шум голосов пугали лесных птиц. С криком метались оглушенные стаи скворцов, будто увидев ястреба. Ласточки уносились стрелой в безграничные дали. Мычание скота смешивалось с ржанием лошадей. В ложбинах выстроились в ряд колодцы с неподвижными, словно вонзившимися в небо «журавлями».
Крестьяне подбежали к деревне; домашние птицы испуганно забились в кусты, собаки лаяли так, будто на деревню напали грабители; даже ленивые свиньи суматошно метались во все стороны, визжа, точно под ножом.
Перепуганная толпа хлынула в церковь.
Небо на востоке, насколько хватало глаз, было объято заревом; совсем близко от деревушки полыхало огромное пламя, клубами валил дым, летели искры, кружась в облаках хмурого тумана.
— Подожжем деревню и уйдем в леса! — закричал какой-то парень из гущи остолбеневшей толпы.
— Ишь ты, храбрый какой, уж больно торопишься, — возразил поп Штиубей, — а что ты будешь есть, когда вернешься? Господь бог творит великие чудеса. Лучше в лес побежим, там укроемся. Минует и эта беда. Я дожил уже до седин — и много горестей испытал на своем веку…
— Давайте соберем всех детей и женщин, окружим их, захватим что под руку попадется и уйдем куда глаза глядят, — посоветовал один старик.
— Берите топоры и косы! Что бы там ни случилось, а мы будем вместе!
— Правильно! Верно! — закричали все.
Полуодетые ребятишки, дрожа от страха, цеплялись за своих несчастных матерей и бормотали захлебываясь в слезах и вытирая носы худыми ручонками:
— Мама, турки идут? Идут страшные людоеды?!
Неожиданно послышался конский топот. У людей словно отнялись ноги. Поп перекрестился и все, дрожа, повторили за ним этот спасительный жест.
На окраине Мэгуры показался отряд всадников, несшихся во весь опор и неистово колотивших ятаганами неоседланных измученных коней.
В мгновение ока отряд подлетел к толпе.
— Это наши, это христиане! — закричали со всех сторон. — Добро пожаловать, Потоп! Что нового, гайдук?!
Лошади — все в пене; в руках гайдуков вместо поводов — веревки из лыка, за пояса заткнуты широкие ножи, папахи надвинуты на лоб; взгляд гайдуков страшен.
Отряд возглавлял рослый Дину Потоп; в правой руке он держал ятаган; на лице его видны были следы бессонных ночей и жарких битв; он нагонял страх на всех окружающих одним своим видом.
— Дурные вести, люди добрые! — закричал Потоп. — Саранча опять проголодалась. Идут турки и наемники. Поджигают деревни, берут в полон детей и женщин. Все предают огню, лишь пепел после них остается. Берите топоры — и айда в леса! Захватим их врасплох! Клянусь, что живьем сожру одного из них!
Беспорядочно толкаясь, все разом тронулись в путь.
В дикой сумятице неслись люди, телеги, лошади, быки, старики, женщины, мужчины, дети, таща с собой котомки с кукурузной мукой, кастрюли, сковородки, ведра. Одни твердили молитвы, другие бранились. Надрывное поскрипывание колес, позвякивание медных котелков, напоминавшее звон надтреснутого колокола, сеяли вокруг ужас. Люди уходили, плача, унося с собой свои нищенские пожитки.