— Я?! Я?! — воскликнула Софи, скрестив на груди руки. — Да разве другая женщина могла бы сделать больше, чем сделала я? Ты не видишь, до чего он дошел? Если он стал похож на тень, то это только из-за меня… понимаешь? Я страстно люблю тебя… а его ненавижу и мучаю… Бедный Морой! Что еще могу я требовать от него? Он беспрекословно исполняет любой мой каприз… В чем его можно обвинить перед судом?.. Ну говори, ты разведешься?.. А то… Отвечай же немедленно, или ты никогда больше меня не увидишь!
Ее напряженные движения, блестящие глаза, голос свидетельствовали о такой твердой решимости, что директор затрепетал. На миг ему показалось, что он действительно любит Софи, что он весь во власти этой гибкой, влекущей к себе женщины.
— Хорошо, Софи… Пойдем в другую комнату и поговорим… Моя жена такая глупая и некрасивая, а ты… Ну пойдем, пойдем! Уже поздно… Сейчас гости начнут расходиться… Софи!..
Он хотел броситься перед ней на колени, но Софи вовремя остановила его.
— Я пойду по коридору, а ты выйди в другую дверь, — хрипло сказала она и вышла из комнаты.
Мужчины и женщины, сидя за столом, продолжали игру. Их безжизненные лица ничего не выражали, Они походили на мертвецов. В каждом их движении чувствовались отвращение, усталость, желание забыться. Души их были опустошены.
Старик Кристодор заснул, сидя в кресле, и храпел, засунув руки в карманы и свесив голову на грудь. Палидис пускал клубы дыма. Капитан что-то ворчал себе под нос. Дамы шумели. То за одним, то за другим столом раздавалось:
— Восьмерка!
— Пятерка!
— Карту!
— Девятка!
— Ва-банк!
— Ну, ставишь или нет?
— Вот не везет!
— Весь вечер вы мне покоя не даете! Как только сдам вам карты, так сразу проиграю. Вот нечистая сила…
— А где же директор?
— Припрятывает наши денежки!
— Он-то всегда выигрывает…
— Сейчас, наверно, явится…
Бедняга Морой, гонимый судьбой и людьми, вышел из гостиной; дождь лил как из ведра; частый, сильный ливень шумел протяжно, печально. Молнии извивались во тьме, как огненные бичи.
Когда он очутился на галерее, свежий воздух, сверкание молний и грохот грома словно воскресили в нем почти уже угасшую жизнь.
Его мысли, скованные до этой минуты, теперь прояснились; общество, выбросившее его за дверь, предстало перед ним во всей своей бесчувственности, беспощадности и бесстыдстве. Он понял, что жена, которую он боготворил сам не зная почему, — это змея, пригретая им на груди.
Морой немного прошелся по застекленной галерее, которая выходила во двор. К нему вернулись силы. Головокружение мало-помалу прошло, мысли стали отчетливее; во мраке ночи перед ним ярко вырисовывались картины прошлого: он словно вновь пережил последние шесть лет своей жизни, эти годы, проведенные в каком-то оцепенении. Его охватило горькое сожаление о бесплодно растраченных силах, подорванных бессонными ночами, вечными ссорами с женой, заботами, службой в канцелярии.
Он содрогнулся; сердце его учащенно забилось, потом замерло. В горле он почувствовал какой-то горький привкус, что-то соленое, едкое вдруг обожгло пересохший рот.
Морой судорожно стиснул горло обеими руками, пытаясь задушить себя; ему казалось, что жизнь уже покидает его. Но вдруг его охватил страх: как это навсегда расстаться с канцелярией (с затхлым запахом бумаг, папок и архивных дел), с домом, с новой крытой галереей, с кроватью, на которой только во время болезни и мог он отдохнуть, с обществом, хотя и ненавистным ему, однако обладающим какой-то прелестью, поскольку он все же вращался в нем… Ему стало мучительно больно, когда он представил себе, что глаза его закроются навеки и он уже никогда больше не увидит Софи, которая так терзала его… Ужас объял его при мысли о том, что он будет лежать в гробу… и глыбы земли, предвещающие вечную тьму, упадут на сухие сосновые доски… Морой содрогнулся, из груди его вырвался стон, заглушенный печальным, диким завыванием ветра, наполнявшим галерею.
Он болезненно закашлялся и снова почувствовал во рту привкус ржавчины. Пальцы его еще крепче впились в горло, напряглись, как стальные пружины. Он задыхался.
Морой продолжал душить себя, испытывая в то же время страстное желание жить. Жизнь со всеми ее горестями и смерть с ее леденящим, непостижимым покоем вмиг предстали перед ним. Он весь покрылся холодным потом. В ужасе добрался он ощупью до первой попавшейся двери.
Высоко в небе раздался страшный удар грома. Морой содрогнулся. Пальцы его разжались, руки повисли как плети. На миг вспыхнула молния, и он увидел, как широкая струя крови хлынула у него изо рта. Потом непроглядная тьма снова поглотила Мороя, его полные ужаса глаза, широко разинутый рот.