Ноги его подкосились. Он прислонился к двери, и она приоткрылась. Морой поспешно бросился во мрак комнаты и повалился на край стула, но стул опрокинулся, и он рухнул, ударившись головой об пол.
Директор, ведя под руку госпожу Морой, остановился около двери, открытой настежь.
— Это ветер распахнул ее, — шепнул директор. — Пойдем… Мы будем одни… Ах!.. Как я счастлив!.. Ты со мной!..
В темноте он различал только дымчатое платье госпожи Морой. Еще на пороге комнаты он обнял ее и начал страстно и порывисто целовать шепча:
— И глаза!.. Оба!.. И другой!..
— Ах!.. Какой же ты сумасшедший!.. Словно тебе пятнадцать лет!..
Они вошли в комнату, тихонько прикрыв за собой дверь.
Ощупью добрались они до кровати. Софи уселась директору на колени, обхватив его шею обеими руками.
— Ты разведешься с ней, правда?.. Но только немедленно, тотчас же! Как хорошо нам будет вдвоем… Да?..
Директор, расстегивая ей на груди платье, шептал дрожа:
— Да, Софи, я буду твой… Я так люблю тебя, а жену ненавижу… Она некрасивая, старая, глупая… А ты… Софи… Я не могу жить без тебя!..
— Зажги свечу! — счастливо вздохнула Софи.
Она сняла жакетку, развязала пояс и быстро сбросила платье на пол, наступая на него ногами.
Послышалось чирканье, вспыхнула спичка, и свеча наполнила комнату желтоватым светом.
Софи в короткой нижней юбке и глубоко декольтированной сорочке протягивала к директору голые руки; ее влажные глаза возбужденно блестели:
— Иди!.. Иди скорей!..
Но директор будто окаменел. Спичка догорала и жгла ему пальцы, но он не замечал этого.
Бледный как полотно, в ужасе, глядел он на дверь, тщетно пытаясь вымолвить хоть слово.
— Иди! Иди скорей!.. — повторяла Софи, сбрасывая туфли.
Директор снова сделал попытку заговорить, но ему удалось только указать пальцем на дверь.
Софи оглянулась. Закрыв лицо руками, она испустила отчаянный вопль и упала на кровать.
Морой приподнялся на локтях. Взгляд его, устремленный на директора и Софи, был ужасен. Он походил на покойника, отбросившего крышку гроба и сорвавшего с лица саван.
Рот его был окровавлен, белая сорочка покрыта красными пятнами, лоб рассечен о ножку стола.
Сделав над собой невероятное усилие, он, наконец, приподнялся, опираясь на руки. Потом, прислонившись к опрокинутому столу, он стал на колени. Глаза его дико блуждали. Он был похож на воскресшего мертвеца:
— Я еще не умер!
Как прозвучали эти слова!
Софи, полураздетая, бросилась вон из комнаты. Совсем потеряв голову, она споткнулась о порог и упала, растянувшись поперек коридора; вопли ее сотрясали дом. Ей показалось, что Морой схватил ее за ноги.
Из гостиной в коридор хлынули игроки. Адвокат поднял Софи, — она была в обмороке. Все столпились на пороге открытой двери. Дамы дрожа отступили назад. Мужчины испуганно спрашивали:
— Что такое?
— Что случилось, господин директор?
Морой, поднявшись, схватил директора за воротник сюртука и, тряся его из последних сил, повторял, захлебываясь кровью, брызги которой попадали в лицо директору:
— Я еще не умер!.. Я жить хочу!..
Вдруг он пошатнулся и упал к ногам директора, разорвав его сюртук сверху донизу. Кровь струей хлынула у него из горла.
Прибежала перепуганная директорша, желтая как воск, в расстегнутом на груди платье; за нею следом — младший лейтенант.
И позади всех капитан Делеску с колодой карт в руках…
На другой день в канцелярии столоначальника и среди обитателей квартала Икоаней прошел слух, что «господин Морой в возрасте 42 лет умер из-за разрыва вен, и — странное совпадение — почти в тот же час с директором министерства финансов случился приступ эпилепсии…»
Перевод М. П. Богословской.
СПОКОЙСТВИЕ
Посвящается Марии Делавранча
Я встречался с ним трижды и всякий раз находил, что он ничуть не изменился: все те же размеренные шаги, чуть склоненная набок голова и то же выражение лица.
И всегда лицо его выражало глубокое спокойствие.
Там, где я встречался с ним, природа была так прекрасна, что тронула бы душу даже самого закоренелого негодяя! Гигантское чело горы Чахлэу, река Дымбовичиоара, синие прохладные воды которой тянутся длинной полоской, рассекая, недра гор, разглаживали морщины на увядших лицах картежников, вливали в души скупцов радость, так непохожую на ту, какую они испытывали, слыша звон денег, услаждали тупых торгашей — да стольких, что их и не перечислить, как не перечислить всех берез и елей, растущих на каменистых склонах гор в этом счастливом краю.