Крестьянка была веселая и словоохотливая; она согласилась сдать мне комнату, рядом с комнатой неизвестного мне господина, но «не дешевле, чем за сорок лей»; по ее словам, там «чисто, и можно на славу выспаться. А уж перины-то какие! — прибавила она, — так и утонешь в них! А сад какой тенистый, а сливы — прямо пальчики оближешь! Да и чего только нет у меня, — заключила она, — все есть, что только душа пожелает!»
На другой день в полдень я взял чемодан и водворился на новом месте.
В первую ночь я не мог заснуть. Сосед мой долго расхаживал по комнате; потом я услышал, как он осторожно запер дверь на засов, а около часу или двух ночи с таким облегчением вздохнул, словно вырвался из рук душившего его человека. Признаюсь, меня охватил страх, когда я услышал, что он заговорил; сначала он пробормотал какие-то неразборчивые слова, потом произнес целые фразы, и, наконец, мне показалось, что он начал читать. Все это было непонятно, странно. Потом раздался такой шум, что я вскочил с постели. Должно быть, он швырнул на пол книги.
Я снова лег, устремив широко открытые глаза во мрак комнаты. Все затихло. Я слышал только печальный рокот реки.
Прошло немного времени, и в соседней комнате опять послышался шум, и на этот раз мне показалось, что моего соседа охватило просто неистовство. Он кричал, бранил кого-то, то и дело вздыхал, произносил невнятные слова, разрывал и комкал бумагу, вероятно это были листы, вырванные из книги. До меня явственно донеслось, как он чиркнул несколько раз спичкой и поджег что-то, и это что-то быстро загорелось. Потом я услышал, как загудело пламя в печи.
Через несколько минут огонь погас, и сосед мой снова начал метаться по комнате, яростно крича:
— Да, да, очень хорошо! Еще один! Еще один! Еще один глупец, который не понимает, что говорит! Так им и надо. Шарлатаны! Боже, как глупы люди!
В эту ночь я в первый раз в жизни понял, что такое смертельный ужас. Сосед мой плакал. Я не мог сомкнуть глаз. Разумеется, он был сумасшедший. Если бы в тот миг в его комнате щелкнул засов, нечаянно им задетый, я бы, кажется, не сдвинулся с места и так бы и оцепенел, как лежал: прижав одну руку ко лбу, а другую стиснув в кулак. Мне чудилось, что все вещи в комнате — стол, занавески, стулья, печь — шевелились, словно какие-то чудовища, страшные звери; их образы мелькали в моем помутившемся от страха разуме, плясали, скакали и кривлялись вокруг меня, будто бы дух сумасшествия, витавший в соседней комнате, вселился в них и повелел им вовлечь меня в свой фантастический вихрь.
Сердце мое неистово колотилось, дыхание замерло; не знаю, откуда у меня взялись силы, — я резко повернулся и уткнулся лицом в подушку. На рассвете сон, благотворный сон, окутал меня своими ласковыми объятиями.
Я проснулся после полудня. Страха моего как не бывало. Ко мне вернулись силы. Я был совершенно спокоен и чувствовал, что меня, как и прежде, неудержимо влечет к незнакомцу.
— Нет, он не сумасшедший… не может быть… Сумасшедший не был бы так рассудителен… мне стыдно перед самим собой…
Пробормотав эти слова, я схватил со стола ножницы, тихонько вошел в соседнюю комнату и прорезал в занавеске два кружка, через которые я мог смотреть внутрь комнаты, как сквозь стекла очков.
Весь день я бесцельно бродил по окрестностям. Я играл в кегли у Красана, взбирался на плоскогорье Буги, дошел, наконец, до Мэцэу. Все то, чем я восхищался еще два дня тому назад, теперь утратило для меня всякое очарование. Красота природы уже не привлекала моего внимания, и я с нетерпением ждал, когда ночная тьма поглотит эти прелестные виды; мысль о незнакомце неотступно преследовала меня.
«Кто он? Откуда он явился? Какой образ жизни он ведет? Днем он спокоен, а ночью так страдает… Кто же он, этот несчастный?»
Около полуночи, увидев, что сосед мой зажег свечу, я тихонько вышел во двор.
Точно назло сияла полная луна, было светло, как днем.
Я на цыпочках подошел к окну незнакомца; взобравшись на завалинку, которая окружала дом, и едва сдерживая волнение, я приблизил глаза к кружкам, прорезанным мною в занавеске.
Я прекрасно видел все, что творилось в его комнате. Вдруг я закрыл глаза.
Поведение мое преступно! — подумал я. — Шпионить за таким добрым и спокойным человеком — это все равно, что вскрыть письмо, полное тайн, письмо, адресованное не мне! Я как вор прокрадываюсь в душу человека, замкнутого и несчастного.
Но когда я открыл глаза, все мои сомнения, все мои высокие и чистые думы в миг рассеялись. Сила, более могучая, чем мои воля и честь, словно пригвоздила меня к окну.