Придя в себя, я снова припал к отверстиям в занавеске, но уже ничего не увидел. Я заморгал глазами и крепко потер рукой лоб. В комнате по-прежнему был свет, но я ничего не видел.
Вдруг я вздрогнул. Мне показалось, что в глаза мне вонзились два ледяных клинка: сквозь отверстия в занавеске на меня смотрели глаза, сверкающие, как у кошки; они будто старались проникнуть мне в самую душу. Я понял, что попался, и в ту же минуту услышал, как незнакомец, смеясь, обратился ко мне:
— Ну, как, сосед, кровь у меня красная и чистая, не правда ли?
Если бы случилось чудо и мертвец, засмеялся, заговорил бы, то его голос и смех не были бы так холодны, сухи и ужасны, как голос этого черного призрака, постучавшего в окно.
Я бросился бежать. Около ворот ноги у меня подкосились, и я с трудом дотащился до края канавы, идущей вдоль шоссе.
Восток окрасился в пурпур. Запели петухи, хлопая крыльями. В предрассветном тумане все отчетливее вырисовывались цепи гор. Издали доносился рокот реки. Трава была покрыта росой.
То ли от холода, то ли от страха, но я заснул; меня разбудил оглушительный скрип телеги, нагруженной досками, которая спускалась со стороны лесопилки, находившейся в Рукэр. Солнце стояло высоко в небе.
Я провел эту ночь без сна, на ногах; я ничего не ел, все тело ломило, мне было холодно — несомненно, я простудился; голова у меня кружилась, меня бил озноб.
Войдя в комнату, я повалился на постель и тотчас заснул.
Долго ли я спал, не знаю, но мне снилось, что друг, какого трудно сыскать на свете, ласково поглаживал мой лоб и мои окоченевшие руки.
Я проснулся, открыл глаза и остолбенел, не смея ни отвести взгляд, ни пошевелиться, хотя лежал поперек кровати, неловко повернув голову. Я хотел крикнуть, раскрыл было рот, но не мог произнести ни звука. Передо мной неподвижно стоял незнакомец. Взгляд его, как мне показалось, осуждал меня, казнил.
— Не будьте же ребенком, вам нечего бояться! — сказал он мне кротко, и я сейчас же успокоился. — Вы спали на шоссе, простудились. Но это пустяки, пройдет; от всего можно излечиться, вот только сомнения и отвращения к жизни уже нельзя победить.
Видя, что я силюсь заговорить, он взял мою руку в свои и, ласково поглаживая ее, продолжал, улыбаясь:
— Я дам вам бутылку вина, выпейте ее всю, закусите, и все пройдет. Я врач, то есть я изучал медицину, но уже не пытаюсь никого исцелять. Сегодня вечером вы узнаете все, что хотели обо мне узнать. Я много страдал, я глубоко несчастлив, а люди считают меня сумасшедшим, и это выше моих сил, я не могу больше молчать!
Он принес мне бутылку вина, на дне которой виднелись пучки золототысячника, и ушел.
Я выпил вино и отправился в трактир. Плотно закусив, я побрел вдоль берега реки и дошел до моста, который пересекает реку приблизительно на полпути от Кымпулунга до Нэмэешть. Крестьянки в белых сорочках и красных юбках, подобранных сбоку, белили полотно, дети, босые, в одних домотканых рубашках, задранных на животе и доверху набитых сливами и яблоками, плескались в узких ручейках, которые ответвлялись от русла реки и вновь впадали в нее.
Подбрасывая тростью камешки, я думал о том, что, сам того не желая, проник в святая святых такого доброго человека, каким оказался мой сосед.
На берегу реки гудели мельницы, провеивая сквозь свои широкие колеса сверкающие, пенящиеся воды. В сукновальне стучали тяжелые громадные вальки, наматывая и прессуя сукна.
На закате я возвратился домой. Я думал о странном незнакомце и никак не мог объяснить себе того, что произошло со мной вчера, в эту поистине фантастическую ночь; все казалось мне страшно нелепым.
Около десяти часов дверь моей комнаты отворилась и на пороге показался незнакомец; сердце у меня забилось, и я не поверил своим ушам, когда он сказал мне:
— Пожалуйста, зайдите ко мне, если хотите. У меня есть чай и хороший табак. Мы поговорим, ведь вам не терпится все узнать обо мне, не так ли? Нехорошо подглядывать и подслушивать под окнами. Если бы вы получали за это плату, то вам было бы стыдно, вам невольно пришло бы на ум слово «шпион»… Но унизительна ведь не плата, а сам поступок.
Он взял меня за руку и повел к себе в комнату. На сосновом столе лежали книги и хирургический скальпель, покрытый запекшейся кровью, стояли два стакана чая, от которых подымался теплый, ароматный пар.
Я опустился на стул; чувство страха не покидало меня. Сосед уселся напротив меня. Мы выкурили по одной папироске. Он взял стакан чаю, сделал несколько глотков и заговорил; видно было, что ему многое хочется сказать, но трудно собраться с мыслями.