Всю неделю мне казалось, что я ходил, говорил, что меня бранили люди, укладывали в постель, что старик доктор напоминал мне о какой-то науке, не помню, о какой именно… Куда я ходил, что я говорил, кто меня укладывал в постель, я не помню… И никогда не мог этого вспомнить…
Спустя неделю я очнулся; я был как в лихорадке. Около меня на стуле сидел доктор и читал газету.
— Доктор, где она, где?!
— Не кричите так, — ответил доктор, беря меня за руку. — Мы должны были ее похоронить, как любого христианина, как любого покойника. Это наш долг, долг тех, кто жив, мы не должны были оставить ее гнить, распространять зловоние, это унизительно, оскорбительно для существа, которое мы любили. Возле трупа нас всех охватывает одинаковое чувство стыда и смирения. Какой человек, даже извращенный, даже скептик, атеист, позволил бы природе изуродовать существо, которое когда-то обладало волей, чувствами, пороками или достоинствами, как и он сам? Какой человек не задумался бы над тем, что и ему самому суждено успокоиться навеки и ничего уже более не чувствовать? Кто, глядя на обезображенный труп, изъеденный червями, не подумает о том, что и он сам когда-нибудь станет добычей для них! Все это неизбежно в природе, которая создает и уничтожает материю, чтоб возродить ее вновь. К чему вам все знания, которые вы получили, если вы, ничего не сознавая, кричите вот уже сколько времени, как капризный ребенок, и оскорбляете людей, как дикарь? Вы должны проникнуться спокойной, мудрой печалью, ведь вы же знаете, что представляет собой человек. Мы, изучая законы человеческой природы и понимая их, обязаны покоряться им и вести себя с бо́льшим достоинством, чем простолюдин, который не понимает, почему он ест, спит, борется, рождается и умирает.
Я схватился за голову, приподнялся, словно пытаясь оторваться от земли, и сквозь душившие меня рыдания возмущенно крикнул:
— Я все время слышу ее нежный голос, вижу ее синие глаза, затуманенные смертью, и даже если бы я лишился зрения, — я все равно видел бы их; в моем сознании непрерывно звучат ее последние слова: «Ах, как бы я хотела жить!»
— Подумайте, ведь у вас есть дочь, которая похожа на нее как две капли воды…
— Тем хуже! Она будет вечно напоминать мне об умершей, ради которой я пошел бы на любые муки.
В припадке ярости, сжимая горло руками, я вскочил с постели и бросился к оконной решетке.
Ветер освежил мою больную голову.
Я посмотрел на желтый, спокойный Арно, бесшумно скользящий под арками каменных мостов, и голова у меня закружилась; мне почудилось, что дворцы Пизы закачались. Земля уходила у меня из-под ног, я упал на руки старика доктора, только успев спросить:
— А хоть красиво ли то место, где она покоится?
Две недели я без движения лежал в постели, я был в каком-то забытьи, бредил, просил воды днем и ночью, ничего не понимая, ничего не чувствуя; мне казалось, что я мчусь в какой-то огромной пролетке, что я подымаюсь на пизанскую падающую башню, несусь над широкой рекой, что кто-то тянет меня на проволоке все выше и выше и я плыву по воздуху над всем миром.
Когда я поднялся с постели, я был похож на привидение. Мир представлялся мне каким-то чудом, на которое я смотрел со стороны.
Я словно погружался в бездну. Глубокое, беспредельное спокойствие овладело мной.
Как-то тихо прохаживаясь по комнате, я остановился у окна. По Лугарно проходил полк берсальеров, впереди шел оркестр. Солдаты походили на оловянные игрушки, красивый марш напоминал мне игру ребенка на гребешке, обернутом в папиросную бумагу.
Я бросил взгляд на баптистерий. Величавый баптистерий пизанского собора походил на рюмку, перевернутую вверх дном.
В соседней комнате послышался пронзительный крик.
— Кто это там плачет? — спросил я.
Служанка, низкорослая, толстая итальянка, ответила мне:
— Ваша дочь.
— Моя дочь? Какая дочь?.. Ах, да!.. хорошо… пусть плачет.
— Вы хотите ее видеть?
— Нет, нет, не хочу!..
— Если бы вы знали, какая она красивая и нежная!
— Красивая? Нежная? Ну и что же!..
— И она так похожа на госпожу! Так похожа!
— Похожа на госпожу?.. Хорошо… пусть…
Мною овладело глубокое спокойствие. Кто-то другой, неведомый мне, человек прошлого, испытывал жалость, пытался заплакать, потрясенный словами служанки: «И она так похожа на госпожу!»
Я выздоровел, но был по-прежнему худым, бледным и… спокойным.
Однажды я отправился вместе с доктором взглянуть на ее могилу. На camposanto[16], или, как мы, народ непочтительный и скептический, говорим: на кладбище, я увидел свежую могилу, еще не затоптанную, не украшенную цветами, но уже иссушенную солнцем и не оплакиваемую никем. Я посмотрел на нее, смерил ее глазами, мысленно открыл гроб, но никого не увидел… гроб был пуст, на подушке не покоилась ничья голова, в белый саван никто не был завернут…