Слушая приятеля, Космин перестал есть.
— У тебя суп стынет, — заметил Кандиан, обсасывая рака. — Ты удивляешься моим словам? Таковы все преуспевающие люди. Ты еще молод… Всего второй год в Бухаресте… Немного…
Кандиан ел и говорил с поразительной быстротой.
— Через несколько лет и ты поймешь, как и почему столько одряхлевших ничтожеств имеют тысячи франков в месяц, почему оскандалившегося вояку жалуют чином полковника, почему заядлый картежник представляет нашу страну за границей, почему банкрот, который трижды просто обанкротился, а один раз злостно, путешествует в комфортабельной карете с короной маркиза. Когда-то и я верил в экзамены, но теперь стал умнее и совсем не желаю, чтобы глумились надо мной бездарные и ленивые преподаватели. В большой жизненной борьбе нет рокового закона, по которому бы каждый занял место по заслугам. Людей с разными достоинствами, которые находятся в одном обществе, нельзя сравнить с жидкостями с неодинаковыми удельными весами, слитыми в один сосуд. Да, mon cher, в природе известно заранее, кто будет вверху, а кто внизу. А в обществе есть дураки, которые руководят умными, есть жулики, которые осуществляют правосудие над честными людьми, есть шуты, которые диктуют законы порядочным людям. А что же помогло этим дуракам, жуликам и шутам возвыситься и властвовать? Экзамены? Университеты? Нет, Космин, тут совсем другое… Совсем другое… Тут — великое искусство ничем не гнушаться и никого не стыдиться!
— Очень хорошо, — сухо прошептал Космин, вновь предлагая своему приятелю говорить потише, — может быть, ты и прав, но мы говорили о другом. Откуда у Мэнойу столько денег?
Кандиан выпил стакан вина, поправил очки и, улыбаясь, ответил:
— Секрет жизни глубок, а искусство ее велико.
— Не понимаю, — вздохнул Космин потупив взор, как бы стыдясь своей недогадливости.
Кандиан похлопал тыльной стороной ладони в грудь Космина и рассмеялся.
— Не понимаешь? Мне кажется, что уже с год, как ты понимаешь.
Вздрогнув, Космин сердито крикнул кельнеру:
— Человек, соленых огурцов! С чем мне есть антрекот?
— Минуточку… Сейчас принесу!
Гитарист наигрывал романс Кавадия. Он раскраснелся, закинул голову, взволнованно и ритмично перебирал струны гитары. Ему тихо и протяжно аккомпанировал оркестр. Динику нежно наигрывал на найе.
— Турецкий кофе… С ромом! — крикнул Кандиан.
— Сию минуту!.. С пенкой и ромом… одну минуту!..
— Ты находишься пока на первой странице жизни, — продолжал Кандиан, дунув на сигарету. — Но ты ее еще хорошо поймешь. Откуда у Мэнойу деньги?.. Не знаешь, откуда?..
Затем после короткой паузы он продолжал:
— На что живет наш стихотворец? На стихи? Они годны только на обертку покупок. На журналистику? Едва ли можно одеться. Здесь великое искусство, Космин, неограниченное искусство, о котором ты, как бы ни краснел, знаешь, по крайней мере догадываешься. Некоторые современные молодые люди разбираются в этом в совершенстве.
Повременив, Кандиан проговорил как бы про себя:
— Моя связь… меня стоит… я на нее трачу деньги… Как кому повезет.
Космин прямо посмотрел в глаза Кандиана, взгляд его словно спрашивал: твоя тебя стоит? Когда не имеешь средств, как она может тебя стоить?
— Только я был таким ребенком, что искренне полюбил ее, хотя она должна была любить меня. И скажу тебе честно, мне нечего стыдиться: она должна была бы нести все расходы.
Космин пристально посмотрел в глаза своему приятелю. Кандиан засмеялся.
— Mon cher ami, — продолжал Кандиан, выпустив изо рта несколько колец дыма, — капитал молодости одним дает женщину, другим — женщину, дом и стол.
Несмотря на бледность, у Космина зарделись щеки; он закашлялся, достал сигарету, поднес к губам пустую кофейную чашку, потом бесцельно пошарил в карманах, достал платок и положил его на стол; смахивая со стола крошки, Космин смахнул на пол и платок и салфетку.
— Mon cher, — развязно произнес Кандиан, опустошив два стакана вина, — одним молодость дает женщину, кров, стол и деньги, другим, гениальным, — женщину, кров, стол, деньги и положение в обществе. Мэнойу достиг богатства. Менее умные удовлетворяются столом. Какое ребячество! Но после женщины, крова и стола ничто уже не может равняться с тем, что мы совершили.
Космин, всматриваясь в острие ножа, пробормотал:
— Да, ты прав… все то, что следует за первым грехом, уж не сравнить с ним…
— И до сих пор, — продолжал Кандиан, — я думал только о честных мужчинах, несчастных стариках, совершивших роковую ошибку, женившись на молоденьких женщинах. Ну, а если идет разговор о тех мужчинах, которые богатеют и делают карьеру за счет подлостей… О! здесь вопрос морали ставится совсем в другом плане. В этом случае грех, совершенный против них, вполне оправдан. Он является расплатой за их грехи. Такой грех лучше добродетели, ибо он карает при обстоятельствах, в которых добродетель и закон беспомощны. Я, Космин, деньги ростовщика утащил бы обеими руками. Он украл, и я ворую. Он остается безнаказанным благодаря несовершенству законов, а я благодаря слабости женщины. Зачем мне подражать фальшивой добродетели, которая преклоняется перед ним и протягивает ему руку? Притом он ворует только для себя, я же сорю уворованным, делюсь со многими: трачу на извозчиков, на рестораны, на театр, на портных, на женщин, на приятелей и даже на бедных, когда мне не лень сунуть руку в карман; и меньше всего ворую для себя. Мэнойу прав…