Кандиан отвел Космина в сторону и начал рассказывать ему о сидящих за зеленым столом:
— Все они страстные натуры. Если бы хоть один из них изучил изящные искусства, было бы и у нас итальянское Возрождение. Посмотрел бы ты на них на рассвете, какие искрящиеся, гениальные глаза на их бледных лицах «ученых». Эх, если бы организовать производительные и творческие силы Румынии, тогда видно было бы, на что способны эти настоящие знатоки современной жизни. Инспектор является ученым в полном смысле слова, но что он может сделать в нашей Румынии? Во Франции он давно бы стал академиком и профессором Сорбонны. А Ионел Лудовяну? Не исключено, что у него самое острое перо в нашей прессе. Эта круглая голова исключительно талантлива. Он не кончил и четырех классов гимназии, а пишет уже передовицы для модной газеты, «стремящейся к порядку и прогрессу». Митикэ Филяну является самым выдающимся сыном города Крайова. Даже газеты писали о том, с каким блеском соискал он в Париже ученую степень лиценциата права. Профессора «пожимали ему руку», а по утверждению газеты, в которой сотрудничает Лудовяну, они называли его «notre cher collègue»[23]. У него только один недостаток, «а может быть, это его достоинство» — то, что в политике он является чем-то вроде социалиста-оппортуниста. Его идейная программа настолько индивидуальна, что он не придерживается ни взглядов радикалов, ни местных социалистов, и поэтому в течение шести месяцев Митикэ не постеснялся подписать три различные предвыборные программы, но, по его словам, все вместе они и составляют его программу, основанную на четырех основных принципах: «патриот как румын, консерватор по отношению к европейской дипломатии, социалист по отношению к капиталу и демократ по отношению к народу». Пантази это человек серьезный, «d’un savoir faire»[24] и непревзойденной энергии. В картах он сильнее всех. Присматривается по получасу, а затем делает ставку. Пантази является инициатором наших вечеров, и инспектор, на своем ученом языке, называет его «Солоном Фортуны, единственным, способным сорвать повязку с глаз Фортуны». Да какой же он рантье? Так, для проформы. В действительности же он величайший артист в своем роде. Выигрывает большие деньги, но и тратит много. Как ему не тратиться на Линику Теодореску? Хотя ей и перевалило за тридцать, но она не превзойдена в «половых тайнах». Если бы ее большие черные и томные глаза не отдавали желтизной, они были бы самыми красивыми глазами во всей Румынии. Однажды вечером инспектор назвал их «бычьими глазами». Линика вспыхнула от негодования, однако инспектор доказал ей, что в древности Гомер называл так самые красивые глаза. Инспектор силен, слаб он только в игре, да и кошелек у него тощий. Весь месячный заработок ставит на одну карту и если проигрывает, то потом целый месяц излагает нам теорию «шансов на выигрыш». Лаура Д. (никогда ее не называют по фамилии, это славное имя в нашей летописи)… Лорадонна — это слабость Мэнойу. «Он вознаграждает себя за мадам Ксантуп». А посмотри-ка, как Лудовяну подъезжает к Севастице Пиригуменос. Для него это было бы большой удачей. Он сразу добился бы того, чего Мэнойу достиг только в результате большого и терпеливого труда. А она мучает его сдержанной улыбкой. Она молода и красива. Ночные пирушки посещает редко и то из каприза. Муж ее, старый грек, уехал на курорт, у него больной желудок, печень и почки, а по словам некоторых докторов, не в порядке и сердце. Севастица запаслась уже завещанием, составленным юрисконсультом Б., и осталась в Бухаресте, mon cher, под предлогом, что снова «беременна». Когда грек слышит об этом, а повторяется это ежегодно перед его отъездом на воды, у него от радости на глазах навертываются слезы, и он всякий раз оставляет ей по пять тысяч лей у Мориса Леви. Обычно сцена заканчивается торжественным наставлением старика: «Ти, Севастица, позаласта, ни убивать мене, береги себе и…» А Севастица, за несколько дней до отъезда Пиригуменоса, начинает чувствовать тошноту, непонятное головокружение, теряет аппетит и отчаивается от отвращения при мысли о муках, которые мать должна перенести ради своего ребенка. В этом году Пиригуменос, целуя Севастицу перед отъездом, сказал ей: «Севастица, знаесь, цто я есце год тому назади предвидел это и просил тебе быть осторознее, не потеряй ребенка». Он убежден, — смеясь продолжал Кандиан, — что ежегодно у Севастицы происходит выкидыш до его приезда с курорта. В прошлом году, встретив его на одном вечере, я спросил: «Как дела, дядя Пиригуменос?» Знаешь, что он ответил мне: «Как, ви разви не знаити? В августи месяци я лишился сына, цюдний бил син! А в прослом году — доцки; в этом году опять сина… Хоросо… хоросо… дядя Пиригуменос!»