Освободившись от военной службы и получив кое-какое наследство от родителей, Кэпрар зажил на приволье; он прямо из кожи вон лез, чтоб завоевать сердца деревенских девушек, и надо сказать, преуспел в этом. Правда, некоторые и называли Дрэгана пройдохой, бухарестским плутом; но приятели заступались за него: «Это все завистники болтают. Трещат как сороки, язык-то без костей! Вот погодите, Кэпрар разделается с ними!»
Приятели Дрэгана — парни предприимчивые: среди них и Войку Чиаушу (который не очень-то жалует семью Киву), и Ионицэ Ротару, и другие. Бывало, выпьет Кэпрар с ними, а на ногах стоит твердо, не пошатнется! С кем об заклад ни побьется — всегда выигрывает! А как ловко он укрощает необъезженных жеребцов!
Дрэган красивый, статный парень, взгляд у него живой, лукавый — и не угадаешь, о чем он думает! Усы черные, густые. Когда он их поглаживает, то немного склоняет голову набок. Рубаха на нем белая как снег. Барашковая островерхая шапка сдвинута на ухо — он похож в ней на гайдука.
Парень он веселый, любит пошутить.
Но с апреля наш Дрэган переменился.
Он начал обхаживать Султэнику. Всякий раз, когда она приходила на танцы, Дрэган держался в стороне и с печальной нежностью смотрел на нее, вертя в руках соломинку.
Если он встречал Султэнику у колодца, то охотно доставал ей воду, потом почтительно справлялся о здоровье матушки Станки. И слово «матушка» он всегда произносил сладким, медоточивым голосом. А если Кэпрар помогал девушке поднять коромысло с ведрами и его рука касалась ее, то он, словно смутившись, опускал глаза.
Так шли дни за днями, и Султэнике начало казаться, что она знает Кэпрара давным-давно, целую вечность.
Ей становилось страшно.
Она даже решила не встречаться с Дрэганом.
Три недели она избегала встречи с ним, и эти три недели тянулись бесконечно.
Тщетно искала Султэника облегчения среди природы. Все вокруг томило, мучило ее. Девушка жестоко терзалась; страдание лишало ее сил, кровь приливала к голове, она бросалась ничком на землю, зарываясь лицом в траву, и тут дремота смыкала ей глаза — она погружалась в сладостное забытье.
Как-то раз она бесцельно бродила по склону холма, не разбирая дороги. Высокие травы почти скрывали ее. Стояло знойное утро. Пели птицы, словно прославляя кого-то. Жужжала мошкара, и ее жужжание было подобно нежным, ласковым словам. Цветы очаровывали взор, их аромат пьянил.
Султэника испытывала какое-то непонятное чувство; она поднималась по склону холма все выше и выше, не обращая внимания на репейник и кусты ежевики, которые как пила вонзались ей в ноги. Чудесная красота родного края опьяняла Султэнику, буря бушевала в ее тоскующем сердце.
Когда девушка достигла вершины холма, все закружилось у нее перед глазами; она ужаснулась, почувствовала, словно проваливается в страшный водоворот… Под кустом боярышника в тени на дубовом пеньке сидел Дрэган.
Он отшвырнул прут, которым хлестал по стеблям и, опрокинув бутыль с кислым молоком, закричал, словно вне себя: «Губишь ты меня, Султэника!»
Как? Что такое? Почему?.. Очнувшись, они увидели, что страстно сжимают друг друга в объятиях.
С этого часа они стали встречаться тайком.
Султэника страдала. Она засыпала только на рассвете. Тяжелые сновидения не давали ей покоя.
И сегодня, в Николин день, они сговорились встретиться.
Ночь. Матушка Станка спит.
Султэника задула светильник и упала на колени перед иконами. Лицо ее было мертвенно бледно, она пыталась молиться, но не могла собраться с мыслями. Холодный пот выступил у нее на лбу. Она закрыла лицо руками. Ей показалось, что лики святых отвернулись от нее.
Бесшумно, словно привидение, Султэника добрела до печи. При свете огня она казалась вышедшей из гроба.
«Я обманываю мать, позорю ее честные седины, обманываю бога!» И вдруг глаза ее сверкнули. Ей почудилось, что жерло печки ширится, края ее, словно огромные глиняные губы, багровеют, злобно ухмыляются, вытягиваются, будто шея дракона; извиваясь, пляшут огненные языки: из огненной пасти вырывается грохот, как вопль отчаяния.
Султэника глядела на огонь, пылающий в печи, и ей мерещились врата адовы и страшные пытки, ожидающие ее.
В испуге девушка снова бросилась к иконам и упала на колени. Она молилась, шептала: «Царю небесный, утешителю…» Наконец, на душе стало спокойней. Страшные видения, преследовавшие ее, исчезли. Лицо Султэники просветлело, и она припала лбом к земле.
Отчего бы всевышнему не помочь ей? Разве она не причащалась на пасху и на рождество? Кто еще прикасался к святой чаше так благоговейно, как она? И если чистая любовь — непростительный грех, то почему же столько девушек убегают с парнями, замужние путаются с горожанами, и все хорошо, и все веселы, все живут счастливо.