Чувствовалось перо Лудовяну, конечно в сотрудничестве с школьным инспектором, особенно там, где говорилось «как Брут, пронзил себя револьверной пулей». Саша попросила Космина дать объявления во все газеты, ибо старик (и она это признает) заслужил все почести. Что касается погребальной процессии, то безусловно она должна быть первоклассной. Двадцать священников, архиерей, епископ будут служить в церкви св. Георгия и на кладбище Шербан-Водэ. Коллеги Малериана понесут ленты и бархатную подушечку со всеми наградами и орденами: «За безупречную службу», «За высокие заслуги», первой и второй степени «Корона Румынии» и «Звезда Румынии». Саша Малериан для себя и дочерей заказала длинные траурные платья и шляпы с вуалями до самого пола. Джелина воспротивилась, утверждая, что все эти преувеличения ей неприятны. Но не тут-то было! Саша заткнула ей рот, напомнив, что «полагается быть более почтительной к священным останкам родителя».
Космин находится в задней комнатке. Облокотившись о стол, он сжимает голову ладонями. Он устал, раздражен и не может собраться с мыслями.
Да, в ресторане он правильно рассудил, что повинен в случившемся не более, чем тот, кто изобрел порох. Но ведь тогда он был далеко… А какое имеет отношение расстояние?.. Далеко ли, близко ли? Одно из двух — или прав, или нет… Ах, и эти проклятые гробовщики, которые бесконечно долго колотят молотками… Мог ли еще жить Малериан? Это вопрос… Если кто-нибудь так болен, нельзя сказать, что он укоротил свою жизнь… С ним произошел приступ бешенства… А разве раньше он не был сумасшедшим?.. Был, но не убил себя. Саша плачет?.. По-видимому, рассказывает кому-то, как это случилось… Она уже сто раз рассказывала об этом. Женщинам нужны впечатления… Ах! Когда, наконец, все это кончится?! Какое отсутствие чуткости. Невыносимо, когда чувствуешь в себе второго человека, который осуждает тебя… Почему он убил себя?.. Почему его охватило бешенство?.. Почему раньше в таком же состоянии он не думал покончить счеты с жизнью? Бывают невинные слова, которые преследуют тебя… Уже два года, как он ясно слышит слова, сказанные его отцом: «Ты взрослый, будь благоразумным!» Он слышит его сухой голос, он видит, как шевелятся его губы… «Будь благоразумным… благоразумным!..» Это возмутительно, — непрерывно слышать одни и те же слова. Когда началось его падение?.. Как это случилось, и что он мог сделать? Как сопротивляться? Кто его подбил на это? Ох! В человеке сидит демон и издевается над всеми его планами и решениями, а после того как запутает человека, рассматривает все его дела и становится ужасающе красноречив, четок и беспощаден. Тогда он говорит тебе: вот что ты сделал, а вот что нужно было сделать… И этого демона люди называют совестью! Этот демон радуется страху, охватывающему Космина, когда он думает зайти в библиотеку. Это он говорит Космину: «Иди посмотри на него, ты обязан посмотреть на него, но ты не осмелишься!..» А кто это идет? Шорох платья, тот шорох, который он слышал еще несколько дней тому назад… Что ей нужно?.. И теперь?.. Это отвратительно!..
Космин вскочил на ноги. Саша Малериан открыла дверь. Что это, она не нашла больше никого другого, кому рассказать, как это случилось? Вот существо, которое знает, чего она хочет, и даже теперь она в ладу с демоном, сидящим в ней.
— Что тебе нужно? — резко спросил Космин.
— Космин, — проговорила Саша, робко беря его за руку, — прошу тебя, сойди вниз…
— Куда вниз?
— В библиотеку. Два приятеля спрашивают о тебе — журналист и школьный инспектор. Они пришли за заметками — один для газеты, другой для выступления на похоронах.
— А что я им могу сказать?
— Пожалуйста, mon ange[25].
Космин отвел свой взгляд к окну. Саша смолкла на полуслове. Ждала ответа. Что скажут знакомые? Что скажут те два приятеля, если Космин не захочет сойти к ним? Вот что мучило ее, и она не осмеливалась сказать это ему. Ей казалось, что он болен. Космин мял в руках клочок бумаги. Что предпринять? Женщины бестактны. Не могла назвать его по-другому? Иоргуле, Космин; по-другому, только не «mon ange»! Что есть в нем ангельского? Какой человек имеет хоть частицу ангельского? «Mon ange» называла она его в ночи наслаждений и бесстыдства. Теперь, когда другой лежит, вытянувшись, со сложенными на груди руками, эти слова претили ему, напоминая о грязном счастье, вызывающем отвращение. Если бы ему не было стыдно, он спросил бы ее: заметка ли рана у покойника, закрыл ли он глаза, хорошо ли он закрыл их?.. Какой трус!.. Она — мужчина, а он — баба… Безвольный, больной.