Почему же ее любовь не такая, как у других? Каждый поцелуй жжет ей уста три дня, а каждая травинка грозит рассказать о ней всей деревне.
И всегда после встречи с Дрэганом она чувствует, что платье давит, сковывает ее, точно свинцом. Когда она вырывается из его объятий, ей кажется, будто пламя жжет ее, а все тело изломано.
«Да что со мной, в своем ли я уме?.. Даже дитя малое, и то не такое глупое. Да… иначе, видно, нельзя… я над собой не властна… чему быть, того не миновать… Боже великий, ты дал нам сердце, так отчего ж ты терзаешь его любовью и страданием?»
Султэника так стиснула руки, что хрустнули пальцы.
В сенях послышался тихий стук.
Девушка затаила дыхание. Она пригладила волосы, поправила юбку, хотела шагнуть, но ноги у нее подкосились. Наконец, собравшись с силами, она, пугливо озираясь, на цыпочках подошла к двери и поспешно отодвинула засов.
Старуха мать спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Морщинистая, высохшая, она при свете лампады была словно живые мощи. Ей снилось, будто грозит ей какая-то неминуемая беда, и она тщетно пытается спастись от нее… Лицо ее мрачнеет…
Занялась заря. Словно серебряный пояс протянулась на востоке полоса света. Смутно виднеются вдали леса, одетые дымкой, белеют ограды, запушенные снегом.
Султэника идет, тяжело дыша, проваливаясь по колено в снег; ее ресницы и волосы заиндевели и кажутся седыми, нос покраснел от мороза; на щеках замерзли слезы. Становится совсем светло. Султэника хочет идти быстрее, но падает. Торопливо вскочив на ноги, испуганно озирается и снова падает.
Она поранилась, ударившись об лед. На белый снег падают несколько капель крови.
Легкий ветер сдувает с ветвей деревьев пушистый иней.
Девушка идет по запорошенной тропинке, и мелкий снег, подобно легкой пыльце, разлетается под ее торопливыми шагами. Поравнявшись с мельницей, она опускает голову и украдкой оглядывается по сторонам.
Зарычала собака — Султэника вздрагивает, а от крика гусака сердце ее неистово колотится. Напрягая все силы, она стремглав бросается бежать. Дома, старые тополя, огромные сугробы, сливовые сады — все будто гонится за ней и исчезает позади. В один миг Султэника перебегает мост через Доамну. Озолоти ее, и то бы она не оглянулась назад!
Вот, наконец, и родной дом. Лэбуш, лохматый, дворовый пес, похожий на волка, радостно лает, виляя хвостом.
Султэника берется за щеколду, но не смеет ни отворить дверь, ни отвести окоченевшую руку.
Железная щеколда обжигает ей пальцы.
— Мама… мне привиделось… будто явился мне святой Николай, седобородый такой старец в светлой ризе… я побежала за ним… упала, потом вскочила и опять побежала…
Богобоязненная старуха поверила. Она перепугалась, видя, что Султэника вся в крови. Перевязала ей руку чистой тряпкой и в растерянности не знала, что делать, как унять рыдания дочери.
Султэника — единственное сокровище Станки, одна ее надежда. Глядя на нее, она вспоминает мужа, вспоминает о прежнем довольстве, о безмятежных днях и о вечерах, проведенных на завалинке возле дома. Она вспоминает свой дом таким, каким он был когда-то. Страдания дочери убивают старуху, а жизнь и так едва теплится в ней. Когда же на лице Султэники отражается мечтательная грусть или нежность, в сердце поблекшей и сморщенной, как осенний лист, старухи воскресают те чувства, какие она переживала, когда впервые встретила Киву.
Будь ее воля, то Султэника, «такая нежная и красивая», «чисто барышня», жила бы слаще самой жены арендатора. Будь ее воля, она подарила бы дочери и коляску с прекрасными лошадьми, и карету, и восемь арабских коней, и все, что только есть хорошего на свете! Она бы даже продалась в рабство туркам, только бы знать, что Султэника счастлива. Но как подумает старуха, что не в силах сделать хотя бы малой доли того, о чем мечтает, так готова головой об стену биться, живой сойти в могилу.
— Доченька, радость моя! — шепчет матушка Станка, прижимая голову дочери к своей впалой, изможденной груди.
Султэника судорожно всхлипывает. Лицо ее горит неровным лихорадочным румянцем. Влажный взор, устремленный в окно, тонет в мерцании зародившегося дня. Рот ее кажется больше, чем обычно; на пылающих, слегка припухших губах она еще чувствует жар поцелуев. Уши горят, волосы растрепались, платок сполз на спину, платье сбилось на сторону, ремешки постолов развязались. Судорожными движениями она оправляет на себе одежду застегивает на груди сорочку. С трудом сдерживая слезы, она прячет лицо на костлявом плече матери.