— Да…
— Дедуся, я бы хотел, чтобы у меня крылья выросли, чтоб я летал высоко-высоко, до самого неба, — сказал мальчуган, поглаживая бороду деда.
— Если у тебя вырастут крылья, поймай мне овсянку и щегла, — попросила девочка.
— Так вот сейчас и поймаю… Мне ведь самому надо…
Девочка опечалилась.
Старик приласкал ее и сказал мальчугану:
— Ладно, ты поймаешь и для себя и для нее.
— Мне две и ей две… Правда, дедуся?
— Ну конечно, тебе две, ей две, а мне одну.
— И ты, дедуся, хочешь птичку? — с гордостью воскликнул мальчуган.
— Как же, как же… мне чечетку.
До чего же они счастливы!
Дети взбираются деду на колени. Дедушка качает их. Дети хлопают в ладоши. Старик напевает им песенку: «Эй казаки, казаки, что вы бродите ночью по саду?!»
Худощавая женщина входит в калитку с двумя ведрами воды. Дети перестают смеяться, смолкает и старик.
Это мать детей, дочь старика.
Увидев их, она начинает:
— Ну… отец… опять вы их балуете… они вам скоро совсем на голову сядут…
Старик поднимает руку, складывает пальцы, как священник при благословении, и говорит протяжно:
— Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне!..
— До-о-обро, отец, до-о-бро… ох, уж эти дети, будь они неладны!
Женщина входит в дом.
— Дай вам бог здоровья и счастья, — шепчет старик, будто укоряя кого-то, и целует в макушку сперва одного, потом другого.
И пошли опять забавы, смех, песни.
Утомился дедушка. Приостановил игру. Дети стали ласкаться к нему.
Слово за слово — и они «завладели» щеками старика.
— Эта сторона моя.
— А эта — моя!
— Это мой ус.
— А это мой!
Дойдя до бороды, дети стали в тупик. Старик успокоил их.
— Разделите пополам.
Дети так и сделали, но слишком уж рьяно. Старик зажмурился от боли.
— Эта половина моя.
— А эта — моя!
И «разделив» бороду по-братски, дети начали хвастаться.
Мальчуган заявил:
— Мой ус длиннее!
А девочка:
— Нет, мой длиннее!
И мальчик дернул один ус, а девочка — другой, чтобы они стали подлиннее.
У дедушки выступили на глазах слезы, но он молчал; потом, чтобы примирить детей, сказал:
— Они оба одинаковые.
Дети тотчас подхватили:
— Оба одинаковые: и мой и ее!
— Оба одинаковые: и мой и его!
А вот из-за дедушкиных щек ссора разгорелась уже сильнее.
— Моя щека красивее!
— Нет, моя, она белее!
Дедушка улыбался.
— Нет, моя, она теплее!
— Моя, моя, она мягче!
— Нет, моя, потому что она не такая, как твоя!
— Нет, нет, моя, у моей глаз зеленее!
Дедушка едва сдерживал смех. Дети продолжали спорить.
— Нет, моя! — Нет, моя!
И мальчуган, рассердившись, ударил по той щеке, что «принадлежала» девочке.
Девочка вскрикнула, спрыгнула с колен старика, подбежала и ударила по той щеке, что «принадлежала» мальчугану.
А потом мальчуган со слезами на глазах поцеловал ту щеку, что считал своей, а девочка — свою.
Мать вышла на порог и сердито крикнула:
— Что же это такое в конце концов, мучители вы неугомонные!
Щеки старика горели. Но он счастливо улыбнулся и сказал дочери:
— Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Перевод М. П. Богословской.
БАБУШКА
Я вижу ее словно во сне.
Она отчетливо представляется мне именно такой, какой была когда-то: сухощавой, с седыми вьющимися волосами, карими глазами, поджатыми губами и с широким шрамом, идущим от носа до верхней губы.
Когда она открывала калитку, я бросался ей навстречу.
Бабушка тихонько засовывала руку за пазуху и говорила мне:
— Угадай!..
— Орехи!
— Нет.
— Изюм!
— Нет.
— Горох!
— Нет.
— Пряник!
— Нет.
И она не вынимала руки из-за пазухи, пока я не угадывал.
А за пазухой у нее вечно было вдоволь всякой всячины.
Я целовал ей руку.
Она убирала мне со лба волосы и тоже целовала меня.
Мы шли с ней вглубь сада и садились под тень шелковицы.
Бабушка, затыкала прялку с льняной куделью за пояс и начинала тянуть и сучить тонкую длинную нить. Я ложился на спину и клал голову ей на колени.
Веретено жужжало у меня над ухом. Сквозь листву шелковицы я смотрел на небо, и мне казалось, что сверху сыплется синий дождь.
— Ну, чего тебе еще хочется? — улыбалась бабушка.
— Расскажи…