Хорошо, что он стал единовластным хозяином мастерской. Прежний его хозяин был хороший, честный, но… два ключа к одной конторке, две руки в кассе, двадцать пальцев, копающихся в медяках, четыре кармана и два счета… Кто знает?! Нечаянно… монеты-то ведь маленькие… легко могли проскользнуть между пальцев… в карман… в кошелек… за подкладку одежды… Хозяин был хороший, честный, но уж больно часто прощал подмастерьев, приказчиков, учеников, когда они портили и ломали что-нибудь в мастерской. Сколько бы нищих ни приходило — один, два, двадцать — всегда, бывало, хозяин говорил: «Подадим им, у нас ведь тоже есть дети». Да, но у Хаджи-то не было детей! А половина из этих брошенных на ветер денег — его труд, его сокровище. А на чей счет отнести одежду, которую ему насильно покупали, свечи на пасху, просфоры, причастие, — ведь его вечно тащили в церковь за ворот… а церковная кружка — она всегда приводила его в ужас. Правда, хозяин пользовался кредитом и доброй славой и частенько кормил его даровыми обедами. Но прибыль-то от этого невелика! А сколько хозяин жертвовал на церковь, как раздавал направо и налево милостыню, как бестолков был в торговых делах! Вот это обходилось куда дороже! А тут еще расходы на приличную одежду, чтоб не стыдно было рядом с хозяином за стол сесть. Да что и говорить — кругом одни убытки!
Хаджи ворочается с боку на бок. Он слишком счастлив. Не может заснуть. Смеется и вздыхает. Он грезит наяву. И какие это грезы: только бы они не кончились! Если бы вдруг, сейчас, здесь, в этой темноте и духоте, он встал бы на ноги и деньги, как волна, захлестнули бы его с ног до головы… О! Как счастлив был бы Хаджи! И прежде чем испустить последний вздох, он увидел бы бессмертный лик своего кумира. Будь у смерти золотая коса, он схватился бы обеими руками за ее острие!
Дождевые капли стучат в окно Хаджи. Он вздрагивает. Никого. Он стирает со лба пот и с трудом дышит, как будто поднимается в гору с тяжелой ношей на спине. Его сердце трепетно бьется, мечта о счастливой смерти нарушена тревожной действительностью. Тяжелые капли дождя барабанят в окно. Мысль, что кто-нибудь может украсть его деньги, заставляет его вскочить с постели. Он зажигает свечу. Он и сам желт, как свеча. Волосы его, всклокоченные и длинные, свисают спутанными прядями на лоб и на затылок. Он глядит на иконы. Молится. Вспоминает о боге. Понятно, что он о нем вспоминает! Он убежден, что страдает на земле из-за лентяев и разбойников. Ведь у него могли бы украсть мешки с десятками тысяч золотых, зарытых под кроватью, под кирпичным полом; и если бы украли эти мешки с десятками тысяч золотых, его не только обворовали бы десять тысяч раз, — у него отняли бы душу, которую он вдохнул в каждую монету. Он никогда не понимал, что такое десять, сотня, тысяча. В каждой из десяти золотых монет, в каждой из сотни, из тысячи заключено его сердце. Десять тысяч — это для него не груда золотых монет, а десять тысяч его собственных детей, каждый со своим обликом, со своей судьбой. Вот почему он вспоминал о боге.
— Зажгу-ка лампаду, хотя милосердному богу следовало бы видеть и в темноте! — пробормотал Хаджи и, привстав, дрожа потянулся к иконе.
Он осторожно вынул из лампады грязный стаканчик, поставил его на кровать, выжал и поправил фитилек, налил из кувшина лампадного масла, измерив глазами его уровень…
— Как раз на палец масла… на палец!.. Слишком много… уже рассветает… Да разве всемогущий увидит этот желтый огонек, когда солнце зальет всю вселенную своим светом?..
Он поставил стаканчик на глиняную тарелку и подлил в него воды. Масло перелилось в тарелку, и в стакане остался только тончайший слой его.
Хаджи нырнул под одеяло. Лампада шипела и трещала. В полудремоте он ворчал себе под нос:
— Почему же она трещит? Плохая примета! Я ведь налил достаточно лампадного масла… Почему же она все-таки трещит? Не сгорела бы моя мастерская!
Так и прошла жизнь Хаджи до старости. Это была нескончаемая вереница счастливых мук: он с радостью отказывал себе во всем — и в пище и в одежде. Он жил в холоде, голодая, никого не любя, пугаясь собственной тени и запираясь в доме на засов даже днем. Словно иссохший призрак копошился он по ночам в своей комнате с сальной свечой в руке.
Когда он состарился, басонная мастерская перестала приносить доход. Он сбыл ее. Продал все.
— Ну теперь у меня есть кусок хлеба на черный день, но это после собачьего труда с восьми до шестидесяти лет!
Лишь единственная забота омрачала счастье Хаджи, которому деньги, с трудом приобретенные и тщательно припрятанные, заменяли друзей, жену, детей.
— Бог видит все… воздает по заслугам за все… все видит! Видит ли?.. Я не украл ни у кого… не отнял ни у кого денег!..