Огонь пылает в очаге. Груда раскаленных головешек сверкает, вспыхивает и бросает на противоположную стену отблеск, жаркий и багровый. Потолок потрескивает, стены запотели. Ляна с голыми до колен ногами греется у печи. Старик вылез из-под одеяла, его кидает то в жар, то в холод. Ноги его дрожат. Он изголодался. Никогда в жизни он так не хотел похлебки.
— Зачем кладешь столько дров? Слишком много! Ляна, не слышишь, что ли? И все-таки мне холодно… Слишком много дров! Я голоден… Ты сожжешь дом! Ах! Одного хлеба мне уже мало!.. Ноги меня больше не держат!
— Может быть, ты болен? — спросила Ляна. — Надо бы позвать кого-нибудь. Возле аптеки живет доктор…
— Никому не позволю войти в мой дом! — закричал Хаджи. — Доктор такое понапишет, что всю жизнь не расквитаешься. Я совершенно здоров, силы у меня сейчас хоть отбавляй!..
Он хотел сделать несколько шагов, но тут же упал, бормоча: «Ох! Никогда я не чувствовал себя так хорошо!»
Три дня пролежал Хаджи в лихорадке. Исхудавший, пожелтевший, встал он с постели; глаза его ввалились, длинные волосы были всклокочены. Ляна кротко спросила его, не хочет ли он чего-нибудь.
— Я хотел бы, — ответил Хаджи, — куриную похлебку… и немножко туда лимону… Лимон дорогой… Несколько крупинок лимонной кислоты… И смотри, чтобы курица не была слишком большая… Пусть маленькая, да упитанная…
Вечером Ляна разложила посредине кровати полотенце. На полотенце — миска с куриной похлебкой. Пар поднимается из миски; в супе, усеянном блестками жира, виднеется желтое крылышко, у края миски оловянная ложка. Рядом бутылка с бумажной пробкой — вина в ней на донышке. Хаджи смотрит с жадностью. Проводит рукой по лбу и говорит с невыразимой досадой:
— Что за ребячество!..
Ему казалось, что это не суп, а золото, которое он сам расплавил, налил в миску и должен теперь хлебать.
Хаджи подошел к кровати. Начал есть, чавкая и захлебываясь от жадности. Потом нахмурил брови, прикрыл глаза и закричал на Ляну, отшвырнув ложку:
— Дай деревянную… эта ржавая!
Ляна, которой очень хотелось есть, вышла, глотая слюну, и принесла ему деревянную ложку.
Хаджи снова начал шумно хлебать. Вдруг он затрясся и плюнул.
— Убери отсюда похлебку. Я наелся… Чувствую в горле какой-то привкус… Кислый… Соленый… Невыносимый запах. Возьми ее… Убирайся… что, не видишь?.. Я жизнь свою пожираю!
Ляна взяла миску и вышла.
Хаджи повалился на подушку, набитую соломой. Тело его пылало. Он весь дрожал! Под ним как бы разверзлось бездонное море, и он погружался в него все глубже и глубже. А в горле вкус золота, живая кровь золота! Несчастный родитель, он вкусил мясо детей своих! Похлебка пахла золотом!
Когда Ляна вошла в комнату, он приподнялся на локтях и закричал:
— Потуши огонь!.. Верни золу и угли!.. Вылей похлебку!.. Отдай обратно перья и кости! Пусть мне вернут хоть часть денег!
И он зарыдал.
— Убийца, безумец! Преступник!.. Во век тебе не насытиться.
Ляна, остолбенев, глядела на него. Как раз в это время послышалось под дверью мяуканье кота. Это было единственное существо, разделявшее с нею голод и холод, существо, которое она ласкала и которое ласкалось к ней.
Ляна приоткрыла дверь. Хаджи испуганно оглянулся и, увидев крадущегося кота, закричал:
— Отруби ему хвост!.. Отруби ему хвост!.. Один хвост на целую сажень!.. Пока он войдет, остудится комната. Для него я, что ли, тратил деньги?.. Где топор?.. Я сам отрублю!..
Он встал. Ноги его дрожали, подгибались, трещали в суставах. Хаджи согнулся, широко раскрыл воспаленные глаза, судорожно глотнул воздух и упал на спину.
Испуганная Ляна выбежала вон, крестясь.
Смеркается. Она выжидает у двери, дрожит, сердце ее испуганно бьется. Она хотела бы войти, но страх, что найдет его мертвым или сумасшедшим, сковывает ее. Ветер свистит, снаружи дверь занесло снегом. В сенях холодно и темно.
В полночь Ляне почудилось, что в комнате Хаджи кто-то ползает по полу. Она прислушалась и ясно различила звон монет.
— Это дядюшка Хаджи… Значит, жив еще, — прошептала Ляна, — деньги продлевают ему жизнь. Бедный!..
Немного успокоившись, она нащупала в темноте ручку двери, бесшумно приоткрыла ее и пошла спать, тихо оплакивая несчастного дядюшку Хаджи:
«Бедняга, он так богат!»
На другой день утром Ляна, войдя в комнату Хаджи, увидела, что он лежит в одной заплатанной рубашке, уткнувшись лицом в груду золота, весь с головы до ног зарывшись в монеты.