Есть у старушки два здоровенных, косая сажень в плечах, сына, которые нынче делают вид, будто знать не знают, что у матери через несколько дней день рождения. А мать делает вид, будто не замечает, что сыновья этого не знают. Она, впрочем, в самом деле не видит, что ее остолопы тоже порой излучают розовое сияние и, вспоминая, каким сюрпризом они отметят близящееся чудо материна семидесятипятилетия, от умиления начинают тихо потеть, издавая тонкий, поистине ангельский аромат. И украдкой пинают друг друга под столом. «Чтоб ее разорвало, эту собаку, — ворчит мать. — Ирен, выведи-ка ее в кухню! Даже за обедом нет от нее покоя!»
Собаку — молодую, угольно-черную овчарку — выводят, хотя под столом она лежала смирно, как мышка. На лохматой морде ее — хитрая ухмылка; уходя, она оставляет на полу несколько маленьких блестящих лужиц, и они, словно озерца на плоской равнине, придают комнате удивительно нарядный вид. Но в душе у старушки, которая не желает понять праздничного настроения собаки, лужи эти не встречают одобрения. «Я эту тварь выгоню-таки из дому!» — кричит она, хотя у нее и в мыслях нет выполнять угрозу. Она сурова к людям и к животным, но добрым словом ее легче легкого разоружить. Она непрестанно ворчит, недовольная целым миром, но стоит ей услышать шум деревьев в лесу, и она уже счастлива. Кажется, ничем невозможно ей угодить, но она испытывает блаженство от чашки хорошего чая. Когда что-нибудь не по ней, она призывает на головы ближних громы небесные, но при первом раскате поспешно берет назад все проклятия. Она наизусть знает Яноша Араня[4], Петефи[5], страницами может цитировать Гергея Чики[6] и «Трагедию человека»[7], правильно спрягает неправильные глаголы и не боится кокетливых игр недавнего прошлого. Она больше, чем следовало бы, бранит сыновей, сестер, невесток и подруг. Сердце ее так жаждет любви, что не сможет насытиться ею до самой смерти.
Глубоко-глубоко в толще дел и забот, словно шахтер в обвалившемся забое, сидит одиноко маленькая старушка с наушниками на седых волосах, штопает дырявый носок, слушает последние известия, а сама размышляет над тем, где найти место для безработного мужа ее прислуги Ирен. Картошка и яйца опять вздорожали. «С ума можно сойти!» — говорит она вслух; она любит беседовать сама с собой. Тобиаш, ангел-хранитель, прижав нос к оконному стеклу, шумно хлопает крыльями. Стекло дребезжит, в комнате заметно светлеет. Старушка сидит спиной к окну. «Опять свет горит в ванной? — говорит она озабоченно. — Дюри, выключи свет! — кричит она раздраженно. — Руки можно и в темноте помыть!»
«Сейчас!» — отвечает ангел-хранитель, имитируя голос младшего сына, и чуть-чуть убавляет свое сияние. Старушка штопает дальше, с интересом прислушиваясь к тому, что вещают наушники. «Господи, какие дыры! — вздыхает она сердито. — Нет чтоб снять носок, пока еще нога в дырку не вылезла…» — «Ладно, ладно», — говорит ангел Тобиаш за окном. И на следующем носке дыра затягивается сама собой, но старушка этого не замечает. «Вам легко говорить! — ворчит она, обращаясь к диктору. — Лучше б подумали, как человеку работу найти!» Ангел, который уже целый месяц летает по всяким конторам акционерных обществ, подыскивая работу вышеозначенному человеку, решает чуть-чуть поддразнить старую. «Времени у меня нет, к сожалению», — кричит он, — и испуганно взмахивает крыльями: порыв ветра чуть не сдул его с подоконника. «Как это времени нет? — с возмущением вскрикивает старушка. — А Ирен на тебя должна спину гнуть?.. У кого ей, в конце концов, помощи ждать? Все вы, мужики, таковы! — бормочет она. — Ну, ужо я ему скажу, — сообщает она сама себе, — если не найдет для него работу… А корм, — вдруг вспоминает она, — корм канарейке принес?» — «Да есть у нее еще на неделю», — отвечает из-за стекла Тобиаш. Он бросает на канарейку лучистый взгляд, и та заливается такой нежной, такой ангельски сладостной трелью, что даже фикус в углу еле заметно вздрагивает и изливает в комнату порцию чистого зеленого света. «Ах, как дивно поет! — говорит старая, не снимая наушников с головы, и закрывает глаза. — А тебе бы все оттягивать… Дождешься, что бедняжечка помрет с голоду». Беспокойное, доброе ее сердце всегда чем-нибудь озабочено. «А собаку когда выведешь погулять? Бедное животное…» — «Ха-ха-ха, — заливается Тобиаш, — а мне некогда!»