1945
Перевод Т. Воронкиной.
У Дуная
Мальчик остановился и еще раз внимательно оглядел старика, что сидел на нижних ступеньках, у самой воды. Он следил за ним вот уже полчаса: человек сидел неподвижно, расставив широко ноги, склонившись лицом к сверкающему водному зеркалу. Когда по лазурной глади ароматного майского неба пробегало облако, старик ежился, зябко поводил плечами. Над ступеньками поднимался сильный, свежий запах воды; порою в него беспардонно вклинивалась струя острой дегтярной вони.
«Что это он?» — думал мальчик. Сунув руки в карманы штанов, он спустился вниз по ступенькам и сел рядом со стариком.
— На что вы там смотрите, дяденька? — спросил он.
Однако старик не ответил.
— На что вы там смотрите, дяденька? — повторил мальчик.
— На дом свой, — тихо сказал старик.
Мальчик весело рассмеялся. «Утопиться хотите, дяденька?»
Тот опять ничего не ответил. Штаны на нем были лиловые, куртка — ярко-зеленой; лишь заплаты — какого-то тусклого цвета. Седоватую бороду он, видно, давно не расчесывал: в ней даже желтела соломинка. С виду был он плотен и крепок: жаль, если такой просто возьмет да утопится. Мальчик следил за ним краем глаза.
— А где ваш дом, дяденька? — спросил он немного спустя.
Старик молча поднял руку и протянул ее в сторону противоположного берега, где, как раз напротив, стоял полуразрушенный дом, подставив лучам солнца разбитые внутренности.
— Блеск! — сказал мальчик уважительным тоном. — Что, там и ванная есть?
— Была, сынок, — ответил старик.
— Вы и сейчас там живете?
— И сейчас, репей, — неохотно ответил старик.
Мальчик задумчиво почесывал свои загорелые ноги.
— А правда, что в Буде клопов меньше? — спросил он. — Если правда, так я бы, пожалуй, переселился к вам.
— А ты сам-то где живешь? — Старик повернул к мальчику близоруко сощуренные глаза.
Они признали друг друга по запаху: оба были одинокими и неприкаянными, как два волка, отбившиеся от стаи.
— Сейчас — на лесопилке одной, на улице Булчу, — ответил мальчик. — Да там каждый раз в шесть утра уходить надо, когда сторож дежурство сдает… Может, объединиться нам, а, дяденька? — сказал он задумчиво. Старик опять повернул к нему голову. Сначала он просто смотрел на него, потом вдруг затрясся, из полуоткрытого рта его с крупными желтыми зубами вырвались странные скрипучие звуки. Вскоре ему пришлось даже вытереть выступившие на глазах слезы.
— Вы, дяденька, плачете или смеетесь? — обиженно спросил мальчик. — А то ведь я и уйти могу!
— Покажи-ка шапку! — сказал старик и быстрым движением снял с малыша томатного цвета берет. — Вшей в ней нету?
— А вы в бинокль поглядите! — посоветовал тот.
Снова над ними прошло облако, и старик втянул голову в плечи. Оба молчали. По реке промчалась моторка, мелкие волны зашлепали по ступеням. Мальчик, вздыхая, посмотрел вслед моторке.
— Что, покатался бы, а? — спросил старик. — Ну, а как мы объединимся?
Мальчик наморщил лоб.
— Вы, дяденька, стали бы слепым нищим, а я бы водил вас, — сказал он. — Только белую палку раздобыть да очки темные.
— Тебе сколько же лет-то? — спросил старик.
— А, неважно, — ответил мальчик. — Четырнадцать; но если захочу, мне и десять не дашь.
Он вдруг загорелся воодушевлением.
— Вы, дяденька, тоже не совсем старый, — сказал он, прищуренными глазами разглядывая изрытое морщинами, но совсем не изможденное лицо старика. — Если бороду сбрить, вы бы за инвалида войны сошли или за пленного, которого русские отпустили. Тогда надо форму военную раздобыть…
— А где же ее раздобыть-то? — спросил старик, и живот его снова затрясся.
— Это уж вы мне доверьте! — вскричал мальчик; худое лицо его раскраснелось от радужных планов. — Можно по дворам ходить петь или побираться в трамваях… А то еще в поездах можно было б работать. До Эрда или Асода и обратно, как цыгане. И раздобыть бы еще собачонку, какую-нибудь махонькую, на собак бабы очень клюют.
— Ты жениться, что ли, собрался? — спросил старик.
— А, жениться успею еще, — подумав, ответил мальчик и степенно, по-мужски почесал макушку. Старик снова вытер глаза: видно, соринка попала.
— И мошенник же ты, — сказал он тихо и, поднявшись, завязал потуже шнурок, на котором держались штаны. — На виселице кончишь, не иначе.