Он отвернулся, неспешно поднялся по ступенькам и побрел по направлению к новому мосту. Мальчик лишь сейчас обнаружил, что старик хром; он подумал, не крикнуть ли что-нибудь вслед, но потом лишь презрительно сплюнул в Дунай и засвистел, как рассерженный дрозд.
На другой день старик рано утром спустился к воде. Уже и полдень прошел, и он почти простился с надеждой, — когда невдалеке замелькал наконец берет томатного цвета, от которого так победно веяло дерзкой, безоглядной радостью жизни, что у старика на мгновение сжалось сердце. Сунув руки в карманы, мальчик остановился над ним:
— Так где я кончу, дяденька? — крикнул он насмешливо. — На виселице?
— Очки принес? — пробурчал старик.
Через час они уже работали — пока без особого снаряжения. На другой день появились и аксессуары; мальчик нашел где-то маленькую старую собачонку с белыми пятнами, а старик подобрал толстую суковатую палку: с ней его хромота выглядела гораздо эффектнее. Собачонка усердно «служила», поднимаясь на задние лапки, и забывала работать, лишь когда вблизи мелькал полицейский или почтальон; в таких случаях шерсть у нее поднималась дыбом, и она так дико выла, что вся улица оборачивалась посмотреть, что случилось. Но других проблем у них не было, и вечером мальчик переселился в разрушенный дом к старику, в тесное помещение бывшей лавки, с дверью во двор; здесь сохранилась не только сама дверь, но и полки на одной стене.
— Блеск! — сказал мальчик, в знак почтения поднимая берет. — Завтра добуду веник и наведу чистоту. Во сколько тут обходится полный пансион?
Собранных денег хватило на ужин — длинный тонкий батон красной потеющей колбасы, который они сварили в немецкой каске, поставленной на кирпичи над огнем. Старик зажег только что купленную свечу; в желтом свете ее угол лавки с бурно кипящей водой и подпрыгивающей в ней колбасой, с мерцающим жаром костра был таким дружелюбным, таким уютным, что у двух человек, которые нашли здесь прибежище, потеплело на сердце. Мальчик, жуя колбасу, даже напевал что-то, старик два-три раза начинал то ли плакать, то ли смеяться, а пятнистая собачонка, то и дело, навострив уши, принималась облаивать потолок. Старик с мальчиком ужинали, сидя на соломенном тюфяке, собака — напротив, на красном соломенном коврике. Шустрый будайский ветерок нес в пустые проемы окон сладкий запах цветущих акаций.
— А вы, дяденька, вправду раньше здесь жили? — спросил мальчик.
Старик показал рукой вверх.
— На пятом этаже, — сказал он. — С женой и с сыном.
— Интересно, — задумался мальчик. — А кем вы раньше были?
— Это давнее дело, — пробормотал старик.
— Нет, правда!
— Учителем, — ответил старик.
— А мой отец был текстильщиком, на Кишпештской фабрике, — сообщил мальчик; лицо его вдруг потемнело. — Нынче у нас с вами так себе дела шли, — сказал он рассеянно. — Но вы, дяденька, не бойтесь, осенью, после жатвы, у людей денег больше будет. Важно, чтоб нас полиция не загребла, а то выселят или в исправилку запрут. Вы, дяденька, бегать умеете?
— От кого, сынок? — сказал старик.
Одеяло было одно, но оно оказалось довольно широким, они оба смогли им укрыться и еще подоткнуться с боков. Собачонка сопела возле углей, спрятав в лапы исцарапанный нос. С Дуная порой доносился сиплый гудок парохода. Вечер был на редкость мирным и тихим.
— Вытрясем завтра тюфяк, — сказал, перед тем как заснуть, мальчик. — И вобьем два гвоздя, вешать куртки и шапку. Вы не бойтесь, здесь такой еще будет порядок! И на рынке ведро купим, чистую воду держать, это — первое дело! А на той неделе гребешок вам достанем, расчесывать бороду, а то в ней вечно соломы полно.
Утром лучи встающего солнца упали прямо на тюфяк. Старая собачонка сидела на задних лапах и, свесив язык, неподвижно глядела на спящих. День начался удачно, в куче обломков во дворе мальчик нашел большой кусок зеркала и зеленый кувшин, у которого не хватало только одной ручки. Когда эти сокровища он поставил на полку, комната неузнаваемо изменилась и ослепительно засверкала.
После полудня, когда они стояли на углу Пожоньской улицы, на освоенном еще вчера месте, из потока прохожих к ним шагнула пожилая худощавая женщина в темном платке. Старик видел, как лицо у нее вдруг изменилось, бледный лоб сморщился, рот приоткрылся, и рукой она сделала такое движение, словно муху от глаз отгоняла. С минуту она смотрела на мальчика, потом достала из сетки кошелек, из кошелька — форинтовую монету и, внимательно оглядев заодно и старика, опустила монету в томатного цвета берет. Когда она отошла, мальчик тихо выругался.