Несколько минут они молча шли рядом.
— Домой ко мне хочешь? — спросил он.
Она только кивнула.
— Тебя родители, что ли, послали?
Девочка пожала плечами.
— Нет у меня никого.
— С кем же ты живешь?
— Я сама по себе.
Разговаривать не хотелось; дождь хлестал все сильнее, ветер нес брызги в глаза и — стоило лишь открыть губы — в замерзший, голодный рот.
Мужчина раза два оглянулся: не следят ли за ними. Вообще он казался незлым человеком; у него были черные большие глаза, они светились даже в тумане, наполняющем улицы.
— Тебе сколько лет? — спросил он.
— Четырнадцать.
— Ага, значит, четырнадцать? Не тринадцать, нет?.. Это ты усвоила хорошо!
На следующем углу он вошел в лавку и, вернувшись, протянул девочке бумажный кулек.
— На́ вот — и ступай домой! — сказал он.
Марика лишь головой покачала отрицательно.
— Что, не хочешь конфет?
— Не хочу.
— Тогда чего же ты хочешь?
Марика снова состроила глазки. Мужчина усмехнулся — в первый раз с тех пор, как они встретились. Они вошли в подъезд, пешком поднялись на четвертый этаж; когда мимо скользнула стеклянная дверь лифта, бросив в сумрак лестничной клетки сноп желтого света, мужчина поспешил отвернуться к стене.
— Я давайте пойду вперед, чтобы нас не видели вместе, — предложила девочка. — Который этаж?
Они сели на кухне; мужчина поставил на газ остатки еды. Марика, устроившись на белой скамеечке, принялась за конфеты. Когда она с ними покончила — три штуки она отложила в карман, — как раз подогрелась вареная соя. Она съела и сою.
— Ничего больше нету?
Мужчина опять усмехнулся.
— Нету.
— Ну, красавец, тогда в постельку! — сказала она. — Если хотите, ноги могу вам помыть.
Прямо напротив окна мигала цветными огнями реклама; когда она гасла, в комнате становилось темно, но спустя минуту вязь неоновых букв начинала опять накаляться и, разжигая себя, как нечистая совесть, вскоре вновь наливалась зловещим багровым свечением. Девочка лежала на кроваво-красной подушке, под кроваво-красной периной; тело мужчины рядом с ней тоже было кроваво-красным, как у дьявола, лишь белки глаз зловеще блестели.
— Опустить ролетту? — спросил он.
— Не надо, красавец, — ответила девочка. — Так интересней!
Она подняла руку, погрузив ее в красный свет, поиграла ногтями, полюбовалась их блеском — и внезапно уснула. Когда через некоторое время она во сне повернулась набок, тонкая ее рука поднялась и обхватила мужчину за шею.
— Сколько дадите? — спросила она утром, стоя возле кровати.
— Что-что?
Девочка помолчала, опустив голову, затем сердито вскинула взгляд.
— Вот что, давайте без дураков, а? — мрачно сказала она, стискивая кулачки. — Сколько дадите?
— А сколько надо?
— Десять форинтов.
Она сунула деньги под блузку, в ложбинку меж едва обозначившихся грудей; потом, присев, вытащила шнурок из ботинка и перевязала волосы на затылке.
— Может, на почтовую марку дадите еще? — спросила она, опуская взгляд.
— Кому писать хочешь?
— Вам.
— Мне? Да ты даже имени моего не знаешь.
Девочка рассмеялась.
— Знаю, — сказала она и так покраснела, что даже шею залила краска. — Табличка там на двери!..
На улице светало осеннее солнце, тихо грея камни на мостовой; кое-где вчерашние лужи, широко распахнув глаза, неотрывно глядели на солнце. Девочка шла прямо к рынку на площади Лехель. Она торопилась, чтобы не опоздать к тому часу, когда прибывают повозки из деревень; но оказалось, что явилась она слишком рано — и добрых полчаса, до звонка, любовалась горами сладкого перца, тугих помидоров, огурцов, влажный, свежий запах которых заполнял улицу. Для себя она заранее высмотрела одиноко сидящего в конце ряда старика крестьянина, сонно жмурившегося на солнце из-под черной шляпы с полями. Наконец прозвонил звонок.
— Дяденька, помидоры почем? — подошла она к старику. — Восемьдесят филлеров? Столько не дам.
— Не дашь? — равнодушно ответил тот. — И не надо, мне больше останется.
Марика скривила презрительно губы.
— Ну и увозите обратно, в свой Почмедер! — крикнула она, покраснев от досады. — Завтра все потечет, даже свиньям не скормите! Я и то для собаки только беру; она у меня помидоры любит.
Она еще купила у старика кило сладкого перца за форинт двадцать филлеров и четверть кило лука за шестьдесят филлеров. Сетка с резинкой на горлышке, которую, уходя из дому, она затолкала в карман, весомо оттягивала ей руку. На крытом рынке, выстояв длинную очередь, она добыла кило картошки и — кутить так кутить! — позволила себе приобрести кусочек колбасы. Озабоченно сморщив лоб, она пересчитала деньги: оставалось шесть форинтов шестьдесят филлеров. Можно было бы отдать еще форинт за кило бракованных яблок. Она взяла полкило.