В мае 1920 года, во время польского наступления, я ловил и поймал в диканьских лесах атамана Максимовича.
Выполняя задание командования, гонялись наши отряды за Нестором Махно, он кружил по Украине, метался в степи на тачанках, но боя с нами не принимал. Командующий Южным фронтом товарищ Фрунзе послал меня уполномоченным Реввоенсовета при отрядах Махно. С пятью товарищами-большевиками я должен был вести с Махно переговоры и заключить решающее перемирие. Когда мы покидали вагон командующего, ни товарищ Фрунзе, ни мы, шесть коммунистов, отправляемых к Нестору Махно, особой надежды на возврат к своим не питали. Я попрощался с товарищем Фрунзе и сказал:
— Отомстите за нас…
На ближайшей станции от Старобельска нас поджидали делегаты Махно. Они сели в наш вагон и уехали в Харьков, а мы пересели на махновские тачанки и на тачанках добрались до Старобельска — центра махновских отрядов. В одноэтажной избе лежал Махно, раненый, с раздробленной пяткой. Его окружали вооруженные люди в лихо надвинутых на ухо смушковых папахах. Он приподнялся нам навстречу, коренастый, с длинными волосами, и, смеясь, словно кокетничая, сказал:
— Вот никак не думал, что меня пуля может взять…
Три месяца я пробыл у него, ведя соответствующую работу среди окружающих его командиров. Встречался я со своими товарищами крайне редко, нас всегда старались разъединять, но я обжился, ходил среди махновцев как свой, а в меня все больше вселялась уверенность, что смерть шагает не в нескольких шагах, как мне это ранее казалось, а далеко от меня. Решающим моментом для разложения Махно и его ватаги явился декрет советской власти о закреплении земли за крестьянами. К этому времени наши переговоры с ним увенчались успехом: Махно отправился под Перекоп, против Врангеля. Но позже снова сблудил, изменил нам.
В конце 1921 года партия взялась за восстановление разрушенной промышленности Украины. Кольцо военных фронтов разжалось, и я перешел в Главметукр, председателем коллегии Главного управления металлической промышленности. Восемьсот заводов подчинялись Главному управлению, и все восемьсот заводов выделывали в те дни лопаты, вилы и зажигалки. По всей Украине стояли погасшие домны. Мы начали с восстановления шахт у рудников. Руда лежала на эстакадах. Я объезжал заводы Луганска, Екатеринослава, Юзовки, — совсем недавно мы проходили эти места на бронепоездах, тачанках, конях и в пешем строю, а сейчас должны были восстановить домны, мартены, прокатные станы и механические цехи. Первую домну мы зажгли в Юзовке. Она с трудом находила себя; казалось, она разучилась расплавлять руду. Дважды мы садили «козла», губили плавку. Мы зажгли ее в третий раз, и домна дала чугун. Я видел, как пошел первый, ослепительно сверкавший чугун юзовской домны.
Уже тогда я мечтал создать заводские комбинаты, в которых сосредоточить все производство — от сырья до готовой продукции. Это была моя техническая концепция. Вскоре меня отпустили учиться. Три месяца я большей частью провел дома, окруженный книгами, — я с трудом вчитывался в давно забытые страницы, но все же успешно сдал коллоквиум и был принят на первый курс Харьковского технологического института. Наконец-то я овладею науками, изучение которых я некогда начал в Питере, на Разъезжей…
Все шло превосходно, я сдал в течение года зачеты по высшей математике, сдал начерталку, физику, химию и готовился сдавать сопротивление материалов. Делегатом Харьковской партийной конференции я приехал в Москву, прервав на время занятия. Шел XII съезд партии. Когда я вернулся в Харьков, готовясь к сдаче сопротивления материалов, мне предложили выехать в Екатеринослав секретарем губкома. Я пробовал отбиться — дайте доучиться! — но мне вторично предложили немедленно выехать. Учеба снова была прервана.
Три месяца я прожил в деревне, прислушивался к голосу крестьян, изучал их нужды и настроения, и когда приехал в город, где много доменных и мартеновских печей еще бездействовало, я легче различал и понимал, откуда идет расхлябанность. С разбродом и мелкобуржуазностью мы столкнулись в те дни, когда повышением норм ударили по расхлябанности. Утром о повышении норм стало известно на Брянском заводе, а к вечеру забастовали прокатчики девятого привода. Прокатчики играли на цеховых интересах рабочих одного стана, они встали на дыбы, едва лишь мы стали наводить порядок и пролетарскую дисциплину.
Девятый привод прекратил работу и звал к этому всех рабочих. Но на мартенах продолжали работать. Для нас всех стал вопрос: или мы сдадим позиции и потянемся на поводу мелкобуржуазно настроенных рабочих, или мы выстоим, поведем борьбу с расхлябанностью. Дирекция издает приказ: уволить всех рабочих девятого привода и начать новый набор честных рабочих, которым дороги интересы всей революции. Утром весь девятый привод подошел к заводским воротам, они останавливали рабочих других цехов, они кричали на седого Литовко, предзавкома, который вошел в толпу, разъясняя всем смысл происходящей борьбы, они избили, бросили его наземь. Они готовы были опрокинуть железные ворота, но мы дали приказ не пропускать. К вечеру в заводской школе открылся митинг делегатов рабочих всего завода. Девятый привод не расходясь стоял за воротами, ожидая результатов митинга. Я указал на Литовко, рабочего-большевика.