Но так было всего лишь две недели. С каждым днем я приобретал все новые и новые навыки, мои движения становились более точными, и я ничем уже не отличался от сотоварищей по работе. Медленно, в ритм ленте, я подвигался место за местом, тщательно запоминал все операции на большом конвейере.
Я пошел в дефектное отделение и здесь столкнулся с низкорослым толстым инспектором. Он хотел, видимо, показать себя «чистокровным американцем» и унизить русского мастера. На второй день работы он подошел ко мне и ткнул в грудь:
— Ю рашен большевик?
Потом зажег спичку о подметку и небрежно сказал:
— Вы умеете только зажигать и взрывать — и ничего больше…
Я молча продолжал работать. Как часто приходилось сдерживать себя, молчать, тогда как хотелось резко ответить. Меня удерживала не присяга, которую я дал чиновнику на «Острове слез», — присяга в том, что я буду жить мирно и подчиняться всем законам Америки, — а то, что это могло отвлечь меня от работы, я мог многое потерять, не запомнить, не заучить.
Я жил в семье полицейского сержанта. Когда он напивался, то заходил ко мне, клал свои тяжелые руки на мои плечи и все уверял, что он очень уважает русскую душу. Я, смеясь, отвечал ему, что он плохо знает ее, эту самую душу.
В украинском клубе, куда я иногда по вечерам заходил, я смотрел кинокартину «Броненосец «Потемкин» — увидел залитую солнечным светом широкую лестницу в Одессе, корабли, покачивающиеся на рейде, наши улицы, и это с такой силой напомнило мне мою страну, и так захотелось скорее, скорее домой…
По окончании практики я обратился к начальнику цеха с рядом технических вопросов. Он отказал. Я поехал в главную контору, но и здесь мне отказали. Тогда я пошел прощаться с знакомыми мастерами и рабочими. Я крепко пожимал каждому руку, я говорил, что, быть может, мы еще когда-нибудь встретимся, у меня остается о них хорошая память, и каждому в отдельности я задавал тот или другой интересующий меня вопрос. И получил на все вопросы точные и деловые ответы.
Я подвожу итоги своей работы в Америке. Да, я брал у капиталистов отзывы о моей работе. Я ценю характеристики Кейса и Форда. Мне важно было знать от самих капиталистов, как я у них проработал. Говорят — неплохо, говорят — о’кей!»
Идею озеленения завода я вывез из Америки. Чистота заставляет рабочего оглянуться на самого себя. Вы посмотрите на фордовского машиниста, когда паровоз его выходит из депо. Обязательно он сам почище оденется, и рука у него невольно поглаживает начищенные, блестящие части паровоза. Я боролся за то, чтобы отвести остановку поезда подальше от нашей конторы, проложить густую аллею. Пусть бы наш рабочий прошелся утром по зелени и дышал свежим воздухом. Это для него полезнее, чем сразу же из душного вагона бежать в цех. Я думал о людях, но я боролся за зелень еще для того, чтобы спасти точные, дорогие станки от мелкой пыли, которая летом несется в окна цехов, проникает в штампы, в трущиеся части станков и сильнее наждака изнашивает оборудование. Жизнь станков тоже надо продлить!
«Когда В. И. Иванов вернулся из Ленинграда, с сессии Гипромеза, при первой же встрече он задал мне вопрос:
— В каком положении зеленые насаждения?
Я ответил:
— Дело совершенно заглохло. Говорят, что сейчас не до этого.
Он заявил, что это безобразие, и распорядился немедленно готовиться к работе.
— Готовьте посадочный материал и инструменты, будем сажать деревья, кусты, цветы.
Весной 1929 года по распоряжению Иванова решено было озеленить площадь вдоль трамвайной линии, до заводской территории и по склону к Волге.
Он потребовал, чтобы я ежедневно давал ему сведения о том, как идет работа, сколько у меня рабочих и т. д. И мы сумели в срок кончить посадку и поливку. В то время кабинет В. И. Иванова помещался в 502-м доме, на втором этаже. Из окна он мог видеть всю нашу работу. Когда посадки были кончены, он предложил их хорошенько огородить, но несмотря на это, возчики продолжали ездить по посадкам. Помню, как он каждое утро распахивал окно или стоял на дороге и гремел:
— Не ходите здесь и не ездите!
Была сделана изгородь.
Иванов издал приказ:
— Кто пролезет через изгородь, будет немедленно уволен.
В феврале 1930 года меня вызвал главный инженер и заявил:
— Получено от Иванова из Америки письменное распоряжение озеленить заводской двор.
Он приехал из Америки весной и на первом же техническом совещании в числе других требований настоял, чтобы вся территория завода и поселка была в зелени. Я спросил: