Один из редакторов «Солдатской правды», старый большевик М. С. Кедров, в воспоминаниях своих описал встречу Ленина с делегатами фронтов, армий, флота. Это было в декабре семнадцатого года. Встреча происходила в Комиссариате по военным делам. Ленин сидел у окна и, слушая делегатов, одновременно писал что-то быстро на четвертушках бумаги, задавал вопросы. Способность Ильича одновременно производить несколько работ — слушать, писать, отвечать на задаваемые ему вопросы — неизменно всех поражала. «Такого объема внимания, — отметил Кедров, — я никогда не встречал».
Какое трудное было время, а между тем работали в Совнаркоме споро, бодро, работали с шуткой.
«В Совнаркоме царило какое-то сгущенное настроение, казалось, что самое время сделалось более плотным, так много фактов, мыслей и решений вмещалось в каждую данную минуту», — писал Луначарский, как бы окидывая мысленным взглядом знакомый кремлевский зал заседаний, длинный стол, во главе которого в легком светлом плетеном кресле сидит Владимир Ильич…
Нарком просвещения признавался, что ему приходится покаяться в тяжком грехе. Как ни важны были те государственные дела, которые обсуждались в Совнаркоме, как ни актуальны и значительны были вопросы о рыбных промыслах или ссора двух губерний по поводу лесов, Анатолий Васильевич на мгновение отходил от всего этого, в нем брал верх художник — ему доставляло бесконечное удовольствие, как сам он говорит, наслаждаться музыкой выражения лица Ильича.
Задуманное проводить в жизнь
В один из мартовских дней 1966 года я встретился с Лидией Александровной Фотиевой, которая в течение пяти лет работала секретарем Совнаркома и СТО, одновременно была секретарем В. И. Ленина.
В воспоминаниях Фотиевой есть особая непосредственность наблюдения, позволяющая нам как-то ближе увидеть Владимира Ильича в деле, работе /«Мне кажется, характеризуя его манеру работать, можно сказать, что он работал весело»/.
А ведь это — «работал весело» — бросалось в глаза и зарубежным наблюдателям, по крайней мере тем из них, кто в ту сложную, переломную эпоху вдумчиво всматривался в Ленина, встречаясь и беседуя с ним. Артур Рансом, записывая свои впечатления о председателе Совнаркома, почти с удивлением отметил такую черту:
«Больше всего Ленин поразил меня своей жизнерадостностью. Возвращаясь из Кремля, я мысленно старался найти какого-либо другого деятеля его масштаба, который обладал бы столь же веселым характером. И я не смог припомнить никого».
Он радовался любой добротной работе. Как доволен он был хорошо сделанным стенным госиздатовским календарем: «У нас это умеют сделать? У-ди-ви-тель-но!»
Он требовал от работников любого ранга деловитости, четкости, быстроты и настойчивости в исполнении заданий. И больше всего он ненавидел равнодушие, так называемое безмятежное отношение к делу.
Вот он ждет не дождется, когда, наконец, будет издан брошюрой «Наказ СТО». Владимир Ильич хорошо знает, как медлительно работает наша машина, как долги порою сроки исполнения… А тут «Наказ СТО», брошюра очень важная, крайне необходимая, и так безобразно долго ее издают.
Фотиевой он пишет: «…скажите, что я зол». А через день-два напоминает Смольянинову: «Нажмите свирепее».
В немногом — многое.
Ленинское умение быстро знакомиться с обширной корреспонденцией, приходящей со всех концов России, отбирать самое ценное, самое важное и главное дает возможность вникнуть в стиль его работы.
Начальнику управления государственных складов он в сжатом письме дает предметный урок борьбы с волокитой и бюрократизмом.
«В волоките я не могу не винить и Вас. «Три года кричим», «доводил чуть не 10 раз, к а з а л о с ь, до конца», пишете Вы. Но в том-то и дело, что ни разу Вы не довели дело д о к о н ц а без «казалось».
Читал Ленин обычно архибегло (так он сам однажды выразился). Но и при архибеглом чтении замечал все существенное, запоминал главное.
Он требовал от товарищей по работе научиться строить деловые сообщения «кратко, архикратко». Бумаги, обильно загроможденные цифрами, за которыми ускользала суть дела, приводили его в негодование. Он писал А. Б. Халатову в Нарком-прод:
«Паки и паки прошу: non multa sed multum[5]. Поменьше цифр, но подельнее».
Он «обрушился» на И. И. Радченко, руководителя Главторфа, за то, что Радченко прислал архиобъемистые бумаги («Без отдельно выписанных ясных предложений»).