Было это дома у Глеба Максимилиановича, в Садовниках (ныне улица Осипенко), в старом кабинете председателя ГОЭЛРО. И кресло в кабинете оставалось старое, обитое давно потертой кожей. И стол, большой, длинный, чуть ли не во всю стену, по-прежнему стоял посредине комнаты. Стол и кресло уже отработали свой срок службы, их давно надо было сменить, но Глеб Максимилианович не разрешал. И все понимали, почему: в этом кресле сиживал Владимир Ильич, когда приходил к Кржижановскому, за этим столом они пили чай, беседовали, смотрели чертежи, бумаги. Нет, Кржижановский не мог с ними расстаться до конца своей жизни…
Эти две страницы воспоминаний сохранились у В. Ю. Стеклова; сейчас они лежат передо мною.
«Пишу эти строки и не уверен, что успею их дописать… Таковы мои годы: коварные, подстерегающие. Но «пусть положенное свершится», — скажу я, вспоминая известное высказывание моего любимого учителя, Ф. Энгельса, который к концу своих дней, кстати сказать, имел тот же возраст, в котором ныне нахожусь я.
Какова же цель этих моих записок? Оговорюсь прежде всего, что я отнюдь не претендую на их художественную и литературную значимость. К этой оговорке меня вынуждает мой возраст, в котором естественно тускнеют многие и многие краски, необходимые для художественной летописи дней минувших. Но все же: ведь недаром я был свидетелем стольких дней, и дней, столь значимых для судеб моей Родины… Короче: пусть эти строки будут правдивыми ремарками к судьбам поколения 90-х годов, т. е. того поколения, рождение которого относится к началу 70-х годов прошлого века, а жизненный, расцвет — к годам 90-м.
Если при этом подчеркнуть, что властителем дум этого поколения был человек такого исключительного удельного веса и таких предельно обаятельных особенностей ума и сердца, каким был В. И. Ульянов — Ленин, то сразу станет ясно, какую ответственную задачу я ставлю перед собой. Особенно если вспомнить, что в течение ряда десятилетий этот человек дарил меня своей теплой дружбой. Ведь такое положение особенно обязывает. И моя дружба с этим человеком была закреплена определенным историческим делом, извратить значение которого бессильны мои злейшие враги.
Вот и в этих записках, несмотря на мои возрастные дефициты, мне бы хотелось остаться на должной высоте. Как же достигнуть этого? Единственный путь — путь нелицеприятной правды, без оглядок ни направо, ни налево. Единственно приемлемый девиз — служение этой правде, правде жизни.
Итак — в путь-дорогу!»
Глеб Максимилианович знал Владимира Ильича еще по тем временам, когда Ленина — молодого революционера с Волги — звали в марксистском кружке «Стариком», хотя кличка эта, по словам Кржижановского, находилась в самом резком контрасте с юношеской подвижностью Ленина, с ключом бившей в этом «Старике» неиссякаемой энергией. Потом они встречались в сибирской ссылке. В письмах к родным Владимир Ильич сообщал в декабре 1897 года, что ждет к себе Друга-поэта (так окрестили в то время Глеба Максимилиановича).
«Друг-поэт на днях должен приехать ко мне на праздники, если опять не надует».
Десять дней провел Кржижановский у Ленина в Шушенском. Какие прекрасные это были дни…
«Глеб уехал от меня 3-го дня, прожив 10 (десять) дней. Праздники были нынче в Шу-шу-шу настоящие, и я не заметил, как прошли эти десять дней. Глебу очень понравилась Шуша: он уверяет, что она гораздо лучше Теси (а я то же говорил про Тесь! Я над ним подшучивал, что, мол, там лучше, где нас нет), что здесь есть лес близко (по которому и зимой гулять отлично) и прекрасный вид на отдаленные Саяны. Саяны его приводили в восторг, особенно в ясные дни при хорошем освещении. Кстати, Глеб стал теперь великим охотником до пения, так что мои молчаливые комнаты сильно повеселели с его приездом и опять затихли с отъездом».
Река газетной жизни
В ночные часы, когда темп редакционной жизни все больше и больше накаляется, я заглянул в одну из комнат «Правды» и вдруг почувствовал, как ударило чем-то особенным, газетным: тут и запах мокрых гранок свежего набора, тут и стремительная операция по сокращению текста на полосе с помощью синего карандаша и длиннющих ножниц, тут и последние уточнения — вот-вот загорится огонек, полоса готова к печати! Тут и веселая перебранка возбужденно-усталых людей, тут и черновая наметка следующего номера газеты, тут и оперативное задание: «Главное, чтоб в номер!»