— Прошу вас. — Выпроваживая студентов, сиделка потянула за кисточку выключателя.
Откуда-то снизу, из тьмы, выплыл хриплый голос старика:
— Минутку, минутку, прежде чем вы уйдете, скажите мне только одно: в мире, по общему мнению, все идет хорошо? Могу я умереть спокойно?
— Все хорошо, все отлично, — горячо ответил филолог, стараясь скрыть охватившее его беспокойство.
Студенты вышли, оставив жалкого, брошенного всеми старика, и их снова ослепило летнее полуденное солнце. Они шагали плечом к плечу, щеки их пылали жаром, а глаза от яркого света сузились до щелочек, как у монголов. Все трое испытывали облегчение, и никому не хотелось оглядываться на флигель в глубине двора.
Они шли по газону, все убыстряя шаг, будто из крепости одиночества, где заперт девяностолетний старик, бросился за ними в погоню дух смерти, готовый их задушить.
Сиделка, сложив руки, как солнцепоклонник, а может, просто прикрываясь ими от солнечных лучей, шла рядом со студентами, а когда те ушли довольно далеко вперед, резво припустилась за ними и, догнав, сказала:
— Я с самого начала просила вас говорить ему, что мир сейчас переполнен счастьем, купается в нем. И поэтому, когда один из вас сказал, что все хорошо, все отлично, остальные двое должны были присоединиться к нему, тогда это выглядело бы более убедительно.
Биолог и студентка согласно закивали. И правда, им следовало как-то поддержать филолога. Их ведь наняли именно для того, чтобы они развернули перед умирающим старцем блестящую, иллюзорную картину реального мира. Студенты попрощались с сиделкой у ворот, так закончился первый день их работы. Выйдя со двора, они перескочили через канаву на перекопанной мостовой и направились к станции метро. По их лицам струился пот.
— В жизни у меня не было такой легкой работы, — грустно сказал биолог.
— Девяносто лет… Я-то думал, он еще дряхлее и уже ничего не соображает, а он, как ни странно, еще вполне в своем уме, правда?
— Да нет, все-таки он совсем дряхлый. Сиделка говорила, что вряд ли он дотянет до конца лета, — сказала студентка.
— А знаешь, когда он задал свой вопрос: в мире все идет хорошо? — и ты ответил, что все хорошо, все отлично, — во мне поднялось чувство протеста, — сказал биолог. — Потому-то я и промолчал, не поддержал тебя.
— А что бы ты ему ответил, будь ты на моем месте? Даже если забыть обещание, которое дали сиделке, — с упреком возразил филолог. — Все равно, разве это не жестоко, старику, находящемуся на пороге смерти, рассказать правду о том, что творится в мире, ведь он тогда умрет в полном отчаянии?
— Не в этом дело. Просто я думаю, что на всем свете не найдется человека, способного членораздельно ответить на подобный вопрос. Лишь одному богу под силу дать четкий и ясный ответ, как обстоят дела в мире. Обыкновенному человеку это недоступно.
— Ты прав. Никто не в состоянии правильно оценить происходящее в современном мире. Но это не значит, что я собираюсь болтать всякий вздор, как просила сиделка. Даже если наш собеседник — умирающий старик, не имеющий ни малейшего представления о том, что в течение десяти лет происходило за стенами его комнаты, мне все равно противно так беспардонно врать. Вот я и решил, надо рассказывать ему об утопическом будущем, каким я его вижу лет через двадцать. Причем рассказывать так, будто речь идет о сегодняшнем мире. Это очень просто — нужно лишь употреблять глаголы настоящего времени. В конце концов если вообразить, что делаешь доклад на двадцать лет раньше времени, то эта ложь перестанет быть ложью, верно? — сказал филолог.
— Значит, в твоем мире восьмидесятых годов все будет прекрасно? Мне бы и самому очень хотелось, чтобы так было, — скептически заметил биолог. Он был недоволен, что филолог стремится верховодить в их троице.
— Все равно вы должны во что бы то ни стало постараться попасть мне в тон. Иначе мы этого старика окончательно собьем с толку. Необходимо совершенно ясно понять, что мы рассказываем об утопии завтрашнего дня, старик же будет воспринимать ее как сегодняшнюю действительность.
— Ладно, постараюсь попасть в тон. Но должен тебя предупредить, что такая трогательная забота иногда доставляет одни неприятности.
— Так или иначе, ваша задача — помогать мне. Сегодня я всю ночь буду размышлять о самом светлом будущем. Правда, от природы я пессимист. Но старик этот начинает мне нравиться.
— Я тоже постараюсь попасть в тон. Только, пожалуйста, не выдумывай слишком уж радужных утопий. По мне, удастся нам за неделю спокойной работы получить причитающиеся денежки, я буду вполне удовлетворена, — чистосердечно призналась практичная студентка.
Вознаграждение — по десять тысяч иен каждому, — которое было обещано этим добросердечным молодым людям после недельного услужения дряхлому старику, по тридцать минут в день, для подрабатывающих студентов было неслыханно высоким, поэтому, когда в университете появилось объявление, охотников оказалось так много, что пришлось устроить жеребьевку — повезло этим троим. Вот почему они были в прекрасном расположении духа и охотно соглашались друг с другом. До того как разойтись, они обсудили на платформе метро маршрут туристского похода во время летних каникул. Им было по двадцать лет, и из их памяти уже почти совсем выветрился дух смерти, вплотную подступившей к девяностолетнему старику, оставшемуся в темной комнате.
Во вторник старик выглядел уставшим и встретил студентов, уже не поднимая голову, точно ласка, а неподвижно лежа на спине — его крохотное тело лишь слегка топорщило легкое одеяло. Когда сиделка, несколько раз предупредив студентов, чтобы они не волновали старика, вышла из комнаты, он спросил, стараясь держаться при посторонних молодцом:
— Счастливы ли те дети, что рождаются сейчас в мире?
— Счастливы. Правда, есть случаи, что рождаются и уроды, — сказала студентка беспечно.
Даже биолог, не говоря уж о филологе, осуждающе глянул на студентку, проявившую такую неосторожность. Поняв свою оплошность, она покраснела до ушей.
— Это происходит от того, что матери принимают какое-нибудь лекарство? — старик удивительно чутко реагировал на слова девушки.
— Да, снотворное, — ответила студентка, готовая провалиться сквозь землю.
— Почему же, забеременев, женщины не радуются, а пьют снотворное? Не потому ли, что теперь многие из них испытывают тревогу?..
Филолог поспешно перебил старика:
— Но и дети, родившиеся уродами, тоже счастливы. Для них существуют прекрасно оборудованные специальные клиники. Совсем недавно в газете была фотография юноши-урода, который поступил на работу и женился. — Клиники для уродов он явно включил в свою утопию в последнюю минуту.
— Людей, умирающих от рака, по-прежнему много? — задал новый вопрос старик.
— Нет, число их резко сокращается. Рак теперь, если можно так выразиться, болезнь покоренная. Так же как, например, туберкулез, — с подъемом ответил филолог. — Благодаря этому средняя продолжительность жизни японцев за последние десять лет значительно возросла.
— Значит, Гиндза и другие улицы переполнены стариками? И среди них юноша-урод, взяв за руку свою жену, хотя нет, если он урод, то не может взять за руку, но все равно гуляет счастливый. Можно сейчас увидеть такое? — простодушно поинтересовался старик.
Студенты с сомнением смотрели на него и молчали. Из-под серовато-желтого летнего одеяла высовывались обтянутые смуглой кожей ключицы и удивительно маленькая старческая голова, которая на вид ничем не отличалась от головы мертвеца. Неважно, какие слова произносят эти тонкие, цвета вяленого мяса губы, но неужели у обладателя этого дряхлого тела еще осталась энергия, чтобы насмехаться над тремя молодыми людьми?
— А как с автомобильными катастрофами? — снова спросил старик торжественно-спокойным голосом.
— Их становится все меньше, — твердо ответил филолог.
— Выходит, количество автомобилей не особенно возросло?
— Наоборот, оно стремительно увеличивается. Почти все горожане ездят на собственных машинах, их называют «автомобилистами». Количество автомобилей на душу населения уже достигло уровня, который десять лет назад был в Америке.
— Тогда странно, почему не растет число автомобильных катастроф. Ведь эти самые автомобилисты удивительный народ: ни за что не вылезут из своего милого автомобиля, пока его не разобьют вдребезги, ну точно улитки.