— Да, Дзин будет есть рубленый бифштекс.
На следующее утро Исана узнал подробности нападения на грузовик компании мясных продуктов. Это произошло на другой стороне Токийского залива, начинавшегося у убежища и перерезавшего центр города. Фотограф-любитель, наблюдавший за жизнью перелетных птиц, стаями тянувшихся на север, устроился как раз неподалеку от места происшествия. Он-то и прислал в газету не очень отчетливую фотографию, снятую с помощью телеобъектива. Два человека, лица которых были закрыты нейлоновыми чулками, тащили говяжью тушу килограмм в сто пятьдесят — отнюдь не весом с подростка, — которая мягко свешивалась вниз и волочилась по земле; они согнулись в три погибели. За ними, нисколько не заботясь о мерах предосторожности, опустив голову, следовал еще один низкорослый человек с палкой в руках, по виду которой невозможно было определить, что это бычий хвост, — конец ее заострялся и свисал вниз, как тонкая ветка ивы.
Рабочие компании мясных продуктов, которых привели в чувство, заявили, что и представить себе не могут, чем их оглушили. Видимо, признать, что они, чья работа связана с мясными продуктами, избиты бычьим хвостом, было для них сущим позором. Нападавшие в свою очередь допустили непростительную оплошность. Пистолет, который они потеряли, волоча тяжелую тушу, был найден кем-то из жителей и передан в полицию. Инаго не рассказала об этом Исана, поскольку ответственный за оружие, стыдясь допущенной оплошности, приказал держать язык за зубами. Это и в самом деле была непростительная оплошность, поскольку пистолет не был подброшен специально, с целью хвастовства, мол, нападение на полицейского в заболоченной низине и нападение на машину, груженную мясом, связаны между собой…
Однажды утром в начале июня, услышав пронзительный гомон птичьей стаи за бетонными стенами убежища, Дзин сказал:
— Это серые скворцы.
Говоря это, он как бы хотел воспротивиться их крикам, в то же время показывая, что просто заткнуть уши для него еще невыносимее…
Поскольку Дзин сам указал на источник беспокойства, Исана вышел с ним из убежища и спустился к вишне. Они встали под ее густой кроной — проникавшие сквозь листву солнечные лучи рисовали четкую светотень, выделяя черные точки птиц. Темно-фиолетовые и еще только чуть коралловые вишни беспорядочно смешивались, и было не похоже, что это плоды одного дерева. Скворцы с еще большим гомоном перелетали с ветки на ветку. Они нисколько не испугались Исана с Дзином, наоборот, эта огромная стая неистовствовала, поедая спелые плоды, и буквально оглушила их своими отчаянными криками. Но стоило Исана и Дзину шелохнуться, как стая скворцов водоворотом закружилась между ветками. Потом, сложив растрепанные на концах крылья, скворцы вцепились в ветки, нагло выставив вперед набитые едой зобы. Птицы казались Исана отвратительными. Дзин весь сжался. Исана подумал даже, что это вишня сама предлагает скворцам свои зрелые плоды, сама устроила это ужасное пиршество. Может быть, и испуг Дзина связан не с криками птиц и хлопаньем крыльев, а с тем, что все происходит по приказанию самого дерева? Ведь птицы издают любимые им звуки. Чтобы подбодрить Дзина и самого себя, и в то же время обращаясь к душе вишни, Исана сказал:
— Все хорошо, Дзин. Скворцы не делают ничего дурного, не нужно их бояться. Сама вишня приказала им слететься к ней. Запомни — я поверенный деревьев и связан с их миром. Собрав птиц, вишня не хотела этим нас обидеть. Это совершенно точно, Дзин.
— Да, это совершенно точно, — медленно, будто у него перехватило дыхание, повторил Дзин.
Исана подумал, что Дзину очень неуютно стоять под деревом, в чьей кроне водоворотом кружилась стая скворцов. Исана посетила странная мысль, никогда раньше, с тех пор как он затворником поселился в убежище, не приходившая ему в голову. Не беспокоит ли Дзина то, что не ему, не отцу, а кому-то третьему грозит злонамеренность вишни и скворцов? Кому-то другому, например, Инаго… Вернувшись с Дзином в убежище, Исана нашел магнитофонную ленту, способную соперничать с гомоном скворцов, и стал слушать органную пьесу Баха. Неожиданно, привлеченная то ли гомоном скворцов, уловивших знак вишни, то ли самой токкатой и фугой, в убежище пришла Инаго. Она молча села между Исана и Дзином, слушавшими музыку. Исана заметил, что в лице у нее ни кровинки, и оно кажется жалким. От этого даже в профиль ее горящие глаза светились особенно ярким янтарным блеском. О том, что с ней произошло нечто необычное, свидетельствовали вспухшие, точно перезревшие, израненные губы и кровоподтеки.
— У тебя что-то случилось? — только и нашелся сказать Исана.
Инаго бросила на него пристальный и суровый взгляд, полный вызова всему сущему на земле. Но ее глаза, подернутые янтарной дымкой, сквозь которую пробивались яркие блики, смотрели не на Исана, а в какую-то точку над его головой. В ее обращенном в недавнее прошлое, рассеянном и в то же время сосредоточенном взгляде Исана уловил вымученно счастливую улыбку. С таким видом, будто все ее тело покрыто гусиной кожей, а кровь в жилах бурлит, Инаго проронила:
— Изнасиловали…
Исана не произнес ни слова. Инаго вложила в ухо Дзина наушник, подключила его к магнитофону, прервав таким образом лившуюся из него музыку, и стала рассказывать. Началось все с того, что было решено завязать дружбу с одним из солдат сил самообороны, проходивших обучение недалеко от развалин киностудии, и использовать его в качестве инструктора боевой подготовки.
— Такаки говорил: один из солдат военного оркестра, проходящих здесь обучение, должен заменить моего бывшего одноклассника, с которым мы пять лет назад кончали школу и который мне обещал быть нашим инструктором. Этот человек не сдержал слова, и выполнить вместо него обещание может только солдат сил самообороны. В общем, сказал Такаки, силы самообороны должны нам человека. Одноклассник Такаки поступил в Академию обороны и обещал: на ваши деньги я выучусь, как обращаться с оружием, как вести бой, и научу этому вас. Но сейчас этот одноклассник Такаки, сколько Такаки с ним ни говорит, уклоняется от ответа и знай ходит себе в штаб сил самообороны. Теперь, сказал Такаки, мы имеем полное право выбрать любого, кто служит в силах самообороны, чтобы он выполнил обещание вместо моего товарища. Я считаю это справедливым.
Именно на Инаго Такаки возложил миссию взыскать с сил самообороны долг в виде инструктора.
— В течение ближайших четырех-пяти дней, особенно в субботу и воскресенье, подумала я, они обязательно появятся в Синдзюку, чтобы развлечься, поскольку там, где их обучают, никаких развлечений нет. Я и на вокзале в Синдзюку ждала, и слонялась недалеко от их казарм — все без толку. Наверно, потому, что казармы их почти в самом городе, и им приказали строго соблюдать дисциплину. Один солдат, правда, окликнул меня, но я с первого взгляда поняла, что он не подходит — болван болваном. Если бы я привела его в Союз свободных мореплавателей и мы спросили у него, как нужно обращаться с винтовкой, на следующий же день это стало бы известно всем солдатам сил самообороны во всей Японии. Наблюдавший со стороны Тамакити тоже сказал, что у человека с таким тупым лицом учиться владеть винтовкой просто стыдно. В конце концов мне пришлось пойти туда, где солдаты упражняются на музыкальных инструментах. Спортивная площадка, на которой обучаются солдаты сил самообороны, обнесена проволочной сеткой, так? А напротив — спортивная площадка пивной компании и раздевалки. Через раздевалку я прошла на эту спортивную площадку и нашла местечко, откуда лучше всего видно, как солдаты учатся играть на музыкальных инструментах. Спортивная площадка пивной компании — насыпная и сильно возвышается над местностью, а если спуститься с нее вниз, к каналу, похожему на тихую речушку, за ним сразу начинается проволочная сетка. Там территория сил самообороны. Когда придут спортсмены пивной компании, они наверняка начнут приставать, подумала я и устроилась на склоне, в самом дальнем углу площадки. Там росла трава. На толстых зеленых с краснотой стеблях были узкие длинные листья, а сама верхушка — как сжатый зеленый кулак, но стоило его разворошить — там тоже листья. И такой мягкой, податливой травой зарос весь склон — когда я села, она доходила мне до груди.
Это была, конечно, чумиза; в это время года она еще мягкая и нежная, подумал Исана и стал объяснять душам деревьев и душам китов. Но очень скоро она вымахает высотой с хороший кустарник, станет твердой и колючей, а когда зацветет, еще и неприступно злой — сесть на нее будет совершенно невозможно. А разве мало людей заболевало от ее пыльцы астмой? Наверно, там рос еще и гречишник, красные стебли и зеленые листья которого уже начинали терять мягкость. Такая трава буйно разрастается в заболоченных низинах, не то что деревья.