— Статья двадцать вторая…
— В таком случае мы станем гражданами страны Свободных мореплавателей и сможем жить, не боясь, что нас кто-то уничтожит. Мы сможем жить, спокойно плавая по морям, никак не связанные с людьми, на чьей стороне закон и сила.
— А что если во всех уголках мира вы будете подвергаться нападению со стороны тех, в чьих руках сила и закон?
— На этот случай Тамакити и запасает оружие. У нас немалый опыт насилия. Но в конце концов нас, разумеется, уничтожат, поэтому мы решили загрузить корабль динамитом, чтобы в любую минуту можно было его взорвать. Если мы сообщим по радио жителям побережья, что нас прижали и есть только один выход — взорвать себя, они снабдят Свободных мореплавателей пищей и водой и выступят против полиции и морских сил самообороны; люди на земле проникнутся к нам симпатией. Так говорит Такаки.
— Возможно, все так и будет, — согласился Исана.
— Мы обратимся к людям по радио, но это совсем не означает, что мы свяжемся с теми, на чьей стороне закон и сила. Мы не связаны ни с кем. Если в море выйдет корабль с людьми, думающими так же, как Свободные мореплаватели, мы встретимся с этим судном, но… Говорят, что, если люди, имеющие политические взгляды, совершают даже бредовые действия, они все равно приводят в движение целую систему шестеренок; значит, даже бредовые действия имеют смысл. Такаки ненавистна такая мысль. Действия Свободных мореплавателей могут быть бредовыми, но они не приводят в движение никаких посторонних шестеренок. Союз свободных мореплавателей — инородный нарост, не связанный с организмом, — таким он представляется Такаки.
— Нарост? Но как добиться, чтобы люди позволили наросту существовать? — спросил Исана. — Независимо от того, удастся ли Свободным мореплавателям выйти в море или нет…
— Если Коротышка действительно сжимался, то через него можно было бы передать всем людям, что Союз свободных мореплавателей в самом деле подобен наросту. Интересно, что за человек был Коротышка? Сжимался он или нет?..
Исана и Инаго лежали сейчас на земле, политой кровью Короткого. Они поежились от этой неприятной мысли. У самого уха Исана что-то тихо зашуршало. Он поднял это «что-то», положил на ладонь и, щурясь на горячем ярком солнце, сверкавшем на голубом небе, стал изучать. Это был уже сухой, только что упавший лист дикого персика. Взяв его большим и указательным пальцами, Исана посмотрел сквозь него на небо, повернув к себе обратной стороной. На листе ярко выделились желтые пятна. Прожилки прочерчивались на нем густо-зелеными толстыми линиями, по мере приближения к краям становившимися все четче — прожилки были мясистее ткани листа, и в тех местах, где утолщение было больше, они выделялись резче. Исана ежедневно наблюдал листья деревьев. Сейчас он снова подумал, что еще в незапамятные времена лист натолкнул человека на мысль о форме корабля. В таком случае человек посредством дерева, используя его и как образ, и как материал, встретился с китом, — сказал Исана, обращаясь к душам деревьев и душам китов.
— Если бы Такаки полностью раскрыл планы Свободных мореплавателей, солдат сбежал бы в первый же день, — сказала Инаго, перевернувшись на живот.
Скосив глаза, Исана снова увидел блестевшую от пота, точно смазанную маслом, обнаженную грудь девушки. В том месте, где груди сходились, кожа чуть морщинилась и непристойно розовела — тело ее выглядело от этого беспомощно детским.
— Так что печалиться по поводу бегства солдата, если б, конечно, не случилось то, что случилось, особой нужды нет. К тому же, солдат умер, не пойманный Свободными мореплавателями, и, значит, действовал до конца так, как задумал…
Сказав это, Инаго улыбнулась покрасневшими глазами, заметив внимательный взгляд Исана, обращенный к ее груди. Это была ее первая улыбка с тех пор, как бежал бывший солдат. Даже подбадривая Дзина, она до сих пор ни разу не улыбнулась.
Глава 16
ВСПЫШКА ЧУВСТВЕННОСТИ (1)
Поздно ночью Дзин, не издавший ни стона с тех пор, как заболел ветрянкой, вдруг жалобно заплакал, как будто почувствовав, что его страдания достигли высшей точки. Вытянув в темноте белые, в бинтах ручки, он изо всех сил двигал ими, стараясь ухватиться за что-то невидимое. Исана наблюдал за ним в мерцании лунного света, проникавшего через окно с незакрытыми ставнями. Наконец Инаго, спавшая рядом с Дзином, приподнялась — верхняя часть ее тела была обнажена, как и утром, когда они загорали, — взяла в свои ладони все еще двигающиеся ручки ребенка и в порыве нежности прижала их к груди. На следующее утро сыпь на теле Дзина побледнела и стала пропадать. Как только проснулся, он тихо сказал:
— Это дрозд.
— Ой, Дзин, ты уже у нас здоров, — бодрым голосом откликнулась Инаго, и Исана, услыхав ее слова, испытал огромную радость.
Пока Инаго поднимала Дзина и водила его в уборную, Исана стоял у окна и смотрел на утреннее море. Небо и море были подернуты фиолетовой дымкой и лишь чуть поблескивали. Заросли кустов на утесе, которым заканчивался мыс, были сочно-зелеными, но и над ними еще висела дымка. Исана рассеянно смотрел на эту дымку, и его воображение рисовало в кустах и расселинах скалы бесчисленных дроздов, сидевших, нахохлившись, распушив хвосты. Привлеченный тихим смехом Дзина, Исана обернулся: Инаго, раздев его, положила на солнце и нежно водила пальцем по его телу, точно двигаясь по лабиринту бесчисленных, но уже начавших исчезать крапинок сыпи.
— Наверно, уже можно возвращаться в Токио?
— Нет, как бы не содрать нарывы. Лучше ему побыть здесь еще денька два, — ответила Инаго. — Чувствую, что в Токио ничего хорошего нас не ждет…
Она сказала это мрачно, но весь ее вид со сведенными коленями и прямой спиной был точно вызовом чему-то сильному и страшному; она быстро надела кофту и застегнула пуговицы. Потом выбежала из комнаты приготовить Дзину еду. Исана смотрел на Дзина, продолжающего греться на солнце, но ребенок теперь не только не смеялся, но даже закрыл глаза, такая его охватила слабость. И все-таки, чтобы порадовать отца, он спокойно сообщил, не открывая глаз, в которые било солнце:
— Это сибирский дрозд. Это японский дрозд.
По мере того как Дзин говорил, Исана тоже начали слышаться бесчисленные птичьи голоса. Возвратившаяся к Дзину острота слуха, казалось, приманила в безмолвие, окружавшее их дом, множество птиц.
Инаго, вся светившаяся радостью, принесла неизменные макароны, политые консервированным соусом. И Дзин спокойно и размеренно съел огромную порцию — Исана ни разу не видел, чтобы он съедал столько макарон. Потом он выпил так же много воды. Инаго вытерла его вспотевшее тельце, и он снова лег на матрас, который, пока он ел, просушили на солнце. Дзин удовлетворенно вздохнул и, улыбнувшись, посмотрел поочередно на Инаго и Исана. Он снова услышал голоса множества птиц и сообщил:
— Это синий соловей… Это сэндайский соловей.
Потом он заснул глубоким здоровым сном, совсем другим, чем был его сон со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра…
— Дзин в самом деле замечательно знает птиц, — восхищенно сказала Инаго.
В ее тоне слышалось искреннее благоговение, что можно было объяснить и усталостью после напряжения, и просто голодом, но в нем содержалось сверх того и еще что-то. Чувство голода, который испытывал Исана, помогло ему глубже проникнуть в смысл сказанных ею слов. Оставив спящего Дзина, они вдвоем спустились вниз, приготовили еду и, сидя на кусках лавы, поели. Потом они, как и вчера, пошли позагорать, но так как солнце припекало сильнее вчерашнего, облили друг друга водой с головы до ног. Чтобы не разбудить Дзина, они не проронили ни слова. Покрытая легким загаром блестящая, упругая кожа Инаго, казалось, радостно поглощает солнечные лучи, а кожа Исана, замуровавшего себя в убежище, стала красной от ожогов и вздулась волдырями. Подставлять солнцу обожженные вчера места было больно, но эта боль не была безрадостной.
Они лежали на земле, и ветер с моря, плеска которого не было слышно, доносил до них пылинки соли. Сам ветер был сухим. К трем часам, хотя они без конца обливались водой, солнце стало припекать так сильно, что даже Инаго, не говоря уж об Исана, сдалась. Их лица обгорели и стали багровыми, как плоды дикого персика. В конце концов они вынуждены были войти в барак, чтобы немного остыть. Сидя в полутемном бараке и вдыхая пот друг друга, они вдруг уловили еще один, новый смысл того, что укрылись в бараке. И все более запутывавшийся узел их чувств одним махом разрубила Инаго, сказав: