В моих записках уже говорилось о глазах Аввакума. Сквозь эти «оконца» можно было смотреть только изнутри; для чужого взгляда они были непроницаемы, заглянуть в них не представлялось ни малейшей возможности. Сами же они проникали в душу другого, разглядывали, шарили, пусть шутя, в самых скрытых ее уголках. Казалось, эти глаза охотились за тайными мыслями и за скрываемыми чувствами.
А люди обычно не любят оказываться в роли преследуемой дичи, даже если охота — просто игра или безобидная шутка.
Сложный комплекс причин, обусловивших одиночество Аввакума, можно образно, хотя и упрощенно, пояснить на следующем примере. Искусный дрессировщик, приручая леопарда, делает его настолько ручным, что постепенно страшный хищник уподобляется ласковой кошке. Эта кошка выделывает ловкие фокусы, мурлычет, прыгает, кувыркается и делает все это с наилучшими намерениями понравиться гостям, чтобы и у них появилось желание включиться в игру и покувыркаться вместе с нею на ковре. Наблюдая за ней, такой красивой и грациозной, гости восхищаются, ахают от восторга, даже говорят ей ласковые слова, однако сами все время держатся в сторонке, предпочитая быть от нее подальше. Никому и в голову не придет лечь на ковер и потрепать ее за уши. Каждый в душе испытывает страх — ведь челюсти и мускулы этой кошечки обладают страшной силой. Ни у кого не появляется желания испробовать эту силу на себе. Если кто и способен познакомиться с нею, так это либо очень добрые и доверчивые люди, либо такие, которым все равно — жить или умереть. Люди, подобные киплинговскому Маугли, испытывают душевное сродство с миром животных. Но они — исключение. Обыкновенные люди стараются не трепать за уши даже самого ручного леопарда.
Так или иначе, Аввакум был одинок. Он страдал от одиночества и боролся с ним, а когда наступала депрессия, он, словно выбившийся из сил пловец, напрягал до предела мышцы, чтобы добраться до берега. В мрачные часы бессмысленных скитаний по лесу его мозг непрестанно искал ответа на одолевавший его вопрос: чем отвлечься, как выбраться из этой трясины вынужденного бездействия? Речь, конечно, шла лишь о том, чем ему занять себя, а вовсе не о настоящем деле — это он отлично понимал. Но подчас и такой самообман может сыграть роль спасательного круга.
Он не мог себя увлечь сейчас ни реставраторской работой в музее, ни работой над рукописью об античных мозаиках. У него просто-напросто душа не лежала к таким занятиям. Он считал, что было бы неуважением к любому серьезному делу, если заниматься им лишь для того, чтобы убить время, спастись от вынужденного безделья. Но тут он вспомнил, что у него есть кинокамера. Чудесно! Затем Аввакум достал сборники задач по высшей математике, в борьбе с одиночеством и бездействием эти сборники были для него самым испытанным спасительным средством. Разыскал этюдник — он давно не рисовал по памяти. А что, если взяться за изучение своих соседей по улице, не обращаясь к досье и не занимаясь слежкой? Даже не посещая квартальных собраний — это ему тоже было запрещено. Как много, оказывается, есть способов развлечься! А ему уже стало казаться, что он забрел в трясину слишком далеко, она засосала его до самых плеч и выбраться на твердую почву теперь совершенно невозможно.
Дела Аввакума пошли на лад. Вначале казалось, что болезненное состояние не прошло — температура оставалась все еще высокой. Так подчас бывает. Человек с головой ушел в какую-то работу, он очень возбужден, а ему все кажется, что он ничего не делает, что все это лишь сон. Нечто подобное происходило и с Аввакумом при его первой попытке выйти из тягостного душевного состояния.
Но постепенно съемка из простого развлечения превратилась для него в увлекательное занятие. Проявление пленки, просмотр отснятых кадров с помощью проектора на стене, заменяющей экран. Перед ним была действительность, пусть хаотическая. А когда в хаос происходящего стала вторгаться его мысль, когда она, устраняя случайное, пробовала найти связь между отдельными заснятыми эпизодами, хаос превратился в реальный мир.
Так по крайней мере ему хотелось.
Как-то раз, решая дифференциальное уравнение, Аввакум долго бился над тем, чтобы найти выражение векторного пространства, однако ответ не получался. Не пространство, а какие-то джунгли абстракций, не поддающиеся численному определению. И вдруг в силу неизвестно какого ассоциативного процесса в джунглях появился фасад какого-то здания, а затем векторное пространство заполнила небольшая белая вилла под веселой красной черепицей. В верхнем этаже вместо окна оказалась витрина, а за стеклом торчала голова старика, напоминавшая голову воскового манекена. Манекен сидел, облокотившись о стол, на плечи его был накинут коричневый халат, а поверх халата — желтоватый шерстяной шарф. Цвет шарфа был схож с цветом лица, но казался сочнее.