Так или иначе, Хари был сдержан. Говорил он мало, а чаще молча мастерил что-нибудь из теста и спичек. А то усядется где-нибудь в сторонке по-турецки прямо на ковер и составляет из цветных бусинок причудливые арабески и мозаичные картинки. В такие моменты он казался очень сосредоточенным и усталым. Но если его приглашали принять участие в какой-нибудь шумной игре, на его губах появлялась ироническая, немного печальная улыбка, которая тут же исчезала, как тень летящей птицы, он поднимался и включался в игру. Никогда никто не мог понять, что его печалило и над чем он посмеивался. Поднимаясь со своего места, он имел вид школьника, нетвердо усвоившего урок, но исполненного решимости показать все, что он знает, — ему так не хотелось огорчать своего учителя. Однако если он и не вносил оживления в игру, то по крайней мере искренне старался не мешать другим.
Только одному развлечению он отдавался целиком — карточной игре. Стоило ему взять в руки карты, почувствовать их глянец, как он тут же преображался, становился совершенно другим человеком. Усталость с его лица моментально сходила, зеленоватые глаза начинали светиться, словно морская вода в солнечный день. Угрюмости как не бывало, одутловатые щеки втягивались, очертания подбородка приобретали жесткость. В такие минуты он был даже красив, и можно было суверенностью сказать, что прежде он был очень красив.
Чаще всего его партнером оказывался бывший кок. Аввакум решительно избегал принимать участие в карточной игре: еще в самом начале их знакомства он приметил у Хари отвратительную слабость — шулерские трюки. И поскольку Аввакум терпеть не мог подобных вещей, а изобличать жениха перед невестой ему было неловко, он, объявив себя никудышным игроком, перестал играть вовсе. «Боцман» же ничего не замечал. Он с ожесточением набрасывался на своего противника, боролся упорно, отчаянно, но, угодив все же в искусно расставленную ловушку, орал, как утопающий, рычал, скрежетал зубами и, если рядом не было Прекрасной феи, изрыгал на всех языках потоки международной брани. Так что в доме профессора было оживленно и в присутствии Хари.
«Боцман» также вносил свой вклад в общее веселье. Он с чувством играл на гитаре и на крохотной флейте, пел на неведомых языках пиратские песни, рассказывал жуткие истории о поединках с акулами, о кораблекрушениях на полинезийских рифах, о схватках с людоедами, о плавании по безбрежным просторам Тихого океана на утлом плотике, сколоченном из нескольких бревен. В его романтических приключениях обязательно участвовали смуглые жительницы Гавайских островов, но об этих своих похождениях он рассказывал весьма скромно. Чего «боцман» не мог передать словами, он дополнял мимикой, выразительными жестами — подмигивал, таращил глаза, размахивал огромными и тяжелыми, словно гири, ручищами. Рассказы его звучали очень убедительно. Весьма убедительной была и его биография. Она началась в Аргентине; где после Ильинденского восстания очутились его родители. Лет тридцать он мотался на разных судах по большим и малым морским и речным дорогам и уже на закате своей скитальческой жизни несколько лет простоял на приколе в Австрии, работал в Дунайской пароходной компании. Рассказывая о своей морской карьере, «боцман» был предельно скромен и лаконичен. Начал он ее юнгой, со шваброй в руке, и кончил у котла судовой кухни за чисткой картофеля. Тут, разумеется, не было ничего героического и романтичного. Однако некоторые случайные высказывания «боцмана» свидетельствовали о большом житейском опыте и обширных познаниях, которые никак не соответствовали его основному занятию — кулинарии, даже если бы он и служил на самом образцовом дунайском пароходе. Когда, например, зашла как-то речь о стоимости египетского фунта (профессор решал какой-то ребус из, области валютных операций), бывший кок тут же определил курс и в швейцарских франках, и в стерлингах, и в долларах, и в шведских кронах, да с такой поразительной легкостью, словно он не в уме сопоставлял достоинства различной валюты, а читал данные банковского бюллетеня. В другой раз, когда они с Аввакумом поделились воспоминаниями о Вене (Аввакум более года жил в этом городе), оказалось, что «боцман» знает торговую Рингштрассе как свои пять пальцев, во всяком случае, несравненно лучше, чем Нашмаркт, где помещались склады, снабжавшие суда консервированным мясом и цветной капустой. Способность без запинки определять курс различной валюты и доскональное знание всех заведений на Рингштрассе были несколько необычными для человека, который большую часть своей трудовой жизни провел в камбузе.