Живя теперь у профессора, бывший кок выполнял обязанности камердинера, эконома и сиделки. Дальний родственник старого ученого, он, однако, чувствовал себя здесь совсем как дома и даже скорее хозяином, чем слугой. Но, приученный к флотской дисциплине, он стоял навытяжку перед профессором, терпеливо выслушивал «главного», держа руки по швам, хотя выполнял его поручения со всевозможными оговорками и считался прежде всего с собственным вкусом. Беспардонность слуги злила профессора и в то же время умиляла его: навязываемый ему чужой вкус он наивнейшим образом расценивал как своего рода заботу о нем. Профессор, например, обожал мускат, он требовал от «боцмана», чтобы тот всегда перед кофе подавал ему стаканчик этого вина. Старик пил его медленно, маленькими глотками, перебирая в памяти приятные воспоминания своей молодости. Однако «боцман» чаще всего наполнял его бокал дешевой гамзой.
— Зачем ты мне суешь эту бурду? — негодовал профессор. — Ведь я уже не раз тебе говорил, что мне такое вино не нравится!
— Так точно, ваше благородие, — отвечал «боцман», он никак не мог отрешиться от старой формы обращения. — Вы велели подавать мускат, верно, и пусть я, не сойдя с этого места, превращусь в осла, если стану твердить, что не понял вас. Но мускат, ваше благородие, когда его пьют, вызывает изжогу, а красное вино содержит танин и тем очень полезно для здоровья. Покупая вино, я всегда думаю о вашем здоровье. Иначе, помилуйте, зачем бы я это делал — мне и самому мускат больше по вкусу! — Он беззастенчиво врал, потому что определенно предпочитал белому вину красное. И так как оно было дешевле, то за те же деньги он мог купить вина значительно больше, и, разумеется, «экономия» шла в его глотку.
Но профессор, привыкший из-за своего постоянного одиночества рассуждать о жизни и о людях пространно и длинно, думал так: «Вот вам грубая матросская душа, а способна на такие глубокие, даже возвышенные чувства! Моя супруга — пусть земля ей будет пухом! — и та не могла поступиться ни одним своим капризом, а он, этот бывший бродяга и авантюрист, каждый день, сам того не подозревая, добровольно жертвует собой ради меня!»
Однажды, растроганный и умиленный своим открытием — у него было такое чувство, будто он решил очень сложный ребус, — профессор вызвал нотариуса и в присутствии «боцмана» и двух свидетелей продиктовал завещание. Первый и второй этажи дома он завещал Хари, а мансарду — бывшему коку.
«Боцман», по природе своей человек веселый, после этого стал еще веселее. Он частенько услаждал невзыскательный слух профессора своей флейтой, пел со свирепым выражением лица пиратские песни и с превеликим удовольствием участвовал в играх, которые устраивала по вечерам Прекрасная фея.
Так что даже бывший кок сыграл свою роль в той живительной перемене, которая произошла в одинокой жизни Аввакума этой ранней весной.
8
Но вот пришла настоящая весна. Неожиданно через островерхий гребень Витоши с юга прорвались полчища черных туч и на город обрушился проливной дождь. Затем так же внезапно и тоже с юга, с просторов Фракии, ворвался южный ветер; мчась, словно необъезженный конь, он с шумом гнал смятые им полчища туч за синюю цепь Стара Планины. На городских окраинах воздух благоухал сочной зеленью только что распустившихся деревьев.
Теперь Аввакум реже уходил в лес. С утра он принимался за свои заброшенные в последнее время рукописи, проявлял пленки. Потом шел в мастерскую, надевал халат и, насвистывая какой-нибудь старинный вальс, склеивал осколки раздавленных амфор и гидрий или восстанавливал стертые временем изображения. Работа спорилась, и в этом мертвом царстве мраморных обломков и глиняных черепков время бежало незаметно. Как будто вернулись прежние беззаботные дни: сводчатое окно у него над головой снова казалось ему веселым голубым глазом.
Как-то раз в музей пришла группа школьников старших классов. Посетители проявляли немало любопытства, а сопровождающего с ними не было. Аввакум охотно вызвался быть их гидом. Когда они подходили к последнему экспонату, уже близился вечер.
Одна из девочек вздохнула. Видимо, у нее была склонность к математическому мышлению, потому что она вдруг заявила:
— А вам не кажется, товарищи, что время здесь пробежало, как на космическом корабле? Так стремительно, будто мы двигались по этим залам со скоростью фотонной ракеты!