— Ну, от такой встречи волку не поздоровится, пусть только попадется мне на глаза! — ответил я. — Уверяю вас, достанется ему! — И я свирепо сжал кулаки.
Но сердце мое пело. Ах, как пело мое сердце! Я ведь знал, что она неравнодушна ко мне. Если женщина к мужчине равнодушна, ей ведь все равно, заметет его снегом или нет, загрызут его волки или не загрызут.
Постояв немного молча, Балабаница взяла под руку одну из доярок и вышла с нею во двор. Было слышно, как они смеялись за большими дубовыми воротами. И я невольно представил себе, как сейчас трепещет и волнуется на груди Балабаницы ее нарядный кунтушик, подбитый лисьим мехом.
Вскоре я отправился обратно, опять тем же путем.
Строгий критик может спросить: «Но ведь вся эта история, которую вы рассказываете, — она тут, как говорится, ни к селу ни к городу? Ну что общего между вашей Балабаницей и убийством профессора? Зачем вы, собственно говоря, отнимаете у читателя время? И почему отвлекаете внимание от главного вопроса: кто убийца?»
Да, верно. Но вы помните, что я вам говорил в начале этой главы? Я как будто предупреждал вас, что вопрос об убийце не самый главный вопрос в данном случае. При этом мне невольно вспомнилось маленькое происшествие, о котором вы только что узнали. Центральная тема этой истории — волк, страшный матерый волк-одиночка, тот самый, что уволок из кооперативной овчарни породистого барана. И это, естественно, потому, что этому проклятому волку отведено больше места, чем кому бы то ни было. Балабаница и та, если вы заметили, вспомнила о нем… И не без оснований. Впрочем, любой профессиональный литератор вправе критиковать меня. Ведь ветеринарный врач в правилах построения литературного произведения не так уж силен. Но все же я уверен, что, какие бы доводы ни приводились, главное в этой истории не волк, а нечто совсем другое. Пускай он, щелкая зубами, тащится за мной следом, пускай все только о нем и говорят, пускай зловещая тень этого хищника займет три четверти печатного листа — волк никак не может быть в данном рассказе главной темой.
Вы спросите: а что же в таком случае главное?
Судите сами. В конце концов, главным может оказаться корова Рашка. А почему бы и нет? Ведь пошел же я в Момчилово, несмотря на ужасную погоду, несмотря на вьюгу, махнув рукой на всех волков ради того, чтоб ее навестить? А вы как думаете?
Но давайте все же вернемся к главному вопросу. Итак, кто убийца?
12
Они добежали до дома профессора почти одновременно. У входа Мария заколебалась на секунду и попятилась. Первому полагалось войти Хари, но он, прижав руку к сердцу, не мог отдышаться и, казалось, едва держался на ногах. Сидячая работа и систематическое недосыпание привели к тому, что он совершенно ослаб. «Боцман» выглядел лучше, он не обнаруживал никаких признаков усталости, хотя был намного старше и пробежал это расстояние дважды. Однако в глазах у него стоял такой ужас, что Аввакум счел благоразумным оттащить его в сторону, и сам прошел вперед.
Дверь кабинета была раскрыта настежь. Большой абажур отбрасывал на порог эллипсовидное зеленое пятно. Профессор сидел, как обычно, в своем чудо-кресле, маленький, сгорбившийся, ужасно худой, с трагически смиренным видом. Только руки его безжизненно повисли, как будто отделились от плеч, а голова опустилась вперед. Верхний шейный позвонок, выпятившись, сильно натягивал кожу на затылке, и в этом месте его тонкая, как у ребенка, шея, казалась переломленной; неестественно выпученные остекленевшие глаза обнажали белок и смотрели сердито, даже злобно. Верхняя часть тела не рухнула на стол только потому, что подлокотники кресла спереди были соединены широким ремнем. Лишенный возможности опираться на свои неподвижные ноги, профессор опоясывался этим ремнем, как это делают летчики, перед тем как выполнять фигуры высшего пилотажа или переходить в штопор.
Увидев безжизненное тело профессора через плечи Аввакума и Хари, Мария громко вскрикнула, подалась назад и зашаталась. Аввакум велел «боцману» увести ее на кухню и дать ей воды. А сам, подойдя ближе к профессору, взял его за правую руку — пульса не было. Пока он держал руку профессора, в прихожей послышались голоса и по плюшевой дорожке деревянной лестницы стали с глухим стуком приближаться чьи-то шаги. Аввакум обернулся и — еще одна неожиданность — встретился с дружеским взглядом лейтенанта Петрова.
Но, как это ни странно, лейтенант не выразил ни малейшего удивления.
— Мертв? — тихо спросил он. Аввакум кивнул.
— Из дома никому не выходить! — бросил лейтенант в раскрытую дверь.