— По-моему, тут вот что произошло, — продолжал полковник. Лицо его оживилось. — На этом уровне, — он указал на спинку стула, — находилось сердце профессора. Тяните отсюда прямую до отверстия в стекле и дальше сквозь него. Где будет конец прямой? По ту сторону дороги, за канавой. Возле той старой толстой сосны. Я утверждаю, что убийца стоял за той сосной. И стрелял из-за нее.
— Едва ли, — возразил Аввакум. — Там находился ваш сержант.
Оживление тотчас же исчезло с лица полковника. Он молчал и с удрученным видом рассматривал узоры ковра. Как будто они приводили его в уныние.
— Тогда как же? — спросил он. — Я ничего не понимаю.
— Я тоже, — тихо ответил Аввакум.
Лейтенант Петров попросил у полковника разрешения войти и, щелкнув каблуками, подал Аввакуму пакет с красными сургучными печатями. Он сообщил, что фотокопии отпечатков будут готовы завтра утром, и удалился.
Они снова остались вдвоем. Аввакум вскрыл пакет и вынул из него снимок вырванного из профессорской тетради листка и короткую записку начальника лаборатории. Записка была адресована полковнику Манову. Аввакум прочитал ее вслух:
— «Направляю вам фотокопию представленного для исследования листка из тетради. При химической обработке его лицевой стороны некоторые буквы текста не проявились из-за того, что нажим на ткань бумаги был слаб. С уважением…»
На фотокопии крупным неровным почерком профессора было написано: «Flo es Vi chae rorae».
Взглянув на текст через плечо Аввакума, полковник в отчаянии хлопнул себя по лбу.
— Попробуй пойми, что это значит, — простонал он. — Тут сам Навуходоносор не смог бы ничего разобрать!
— Это текст шифрограммы, — сказал Аввакум. — Что же касается Навуходоносора, то этот вавилонский царь жил в шестом веке до нашей эры.
— Тебе бы все шутить, — бросил полковник. И зачем было ему вспомнить этого Навуходоносора! Он опустился в кресло и подпер голову рукой. Ему даже курить не хотелось.
Аввакум прошелся несколько раз по комнате, потом взял цветной карандаш из серебряного стакана профессора и что-то написал на снимке.
— Прочтите, — сказал он.
Теперь текст читался так: «Flores Vitochae Aurorae». Аввакум восстановил недостающие в нем буквы.
— Хорошо, — сказал полковник. — Но и с этими буквами и без них шифрограмма одинаково непонятна и разобраться в ней абсолютно невозможно. Ну что все это значит? — Он задал этот вопрос, лишь бы не молчать. — Слова могут иметь одно значение, а их условный смысл — другое. — У него в желудке снова появилось жжение. Неизвестно почему вспомнилась жена. Она, конечно, его ждет, история с билетами еще не закончилась. — Что же все-таки могут означать эти слова? — повторил он равнодушным тоном.
— Они могут означать… — Аввакум старался держаться бодро и уверенно. — Они могут означать либо «Цветы Авроры для Витоши», либо «Цветы для Авроры с Витоши». — Ему удалось восстановить в тексте недостающие буквы, и, может быть, именно это придало Аввакуму бодрости.
Ни слова не сказав в ответ, полковник горько усмехнулся.
— Аврора — это значит рассвет, — сказал Аввакум, — заря.
Некоторое время царило молчание.
Но вот полковник хлопнул себя по колену. Хлопнул так, будто хотел пристукнуть какое-то надоедливое насекомое.
— Эврика! — воскликнул он, и его усталое лицо снова прояснилось. — Знаешь, что я думаю?
— Нет, — сказал Аввакум.
— Вот послушай! — Полковник встал, причесал роговым гребешком поседевшие волосы — вероятно, ему хотелось этим жестом несколько унять распиравшее его чувство гордости. — Я предполагаю вот что, — продолжал он. — Имеют ли в данном случае значение падежные окончания? По-моему, нет. Важно другое. Заря, цветы, Витоша. Тот, которому надлежит получить снимки «Момчила-2», будет стоять где-то на подступах к Витоше с букетом цветов в руках. Когда? На рассвете! Где-нибудь между семью и восемью часами утра. Какое это место? Драгалевцы, Бояна, Княжево — вот где, я убежден, разгадка! Утром я высылаю в эти места наблюдателей, и, уверяю тебя, они вернутся не с пустыми руками!
— Дай бог! — со вздохом ответил Аввакум.
Полковник стал торопливо спускаться по лестнице.
14
Аввакума снова начала одолевать дремота, ему казалось, что он опять погружается в зеленоватую холодную пучину и снова слышит звонкий, переливчатый смех. Но вдруг все исчезло, все унес вихрь каких-то невыносимых звуков, словно о его голову бились осколки льда.
Звонил телефон. Он никогда не дребезжал так громко и настойчиво.