Тот же день, поздно вечером
Вряд ли я спал больше часа. Когда я открыл глаза, воздух вокруг меня казался красноватым — солнце скатывалось за саванну.
Когда солнце заходит, небо над всем этим миром лесов, равнин и болот становится похожим на купол из искрящегося рубина. Красноватые отблески сияют в его глубине, словно там невидимые мехи раскаляют докрасна гигантские куски блестящей стали. В этот час между днем и ночью над землей разливается море розовости, возбуждающей, освежающей розовости, и каждый раз мир пробуждается, шалея от жажды жизни. К поречьям и разливам скачут стада антилоп: короткохвостые куду с ветвистыми рогами, бейза с тяжелыми мордами и рогами, загнутыми назад, как у наших коз, гну — диковинные создания с телом лошади, роскошными хвостами до земли, усатыми, как у буйвола, мордами и рогами вола. К поречьям и водопоям устремляются истомившиеся от жажды зебры, слоны, буйволы. Обезьяны кричат и прыгают по сучьям дуплистых от старости гигантских деревьев, скалятся, сами не зная на кого, размахивают руками и делают петли из своих голых хвостов. Пантеры, покинув свои логовища, выскакивают из лесных чащ, мурлычут, как огромные кошки, и точат когти о шершавую кору старых стволов. В сторонке от этого шума, топота и толчеи, на мелководье, стоя на одной ноге на еще теплом, обточенном водой камне, застыли задумчивые марабу. Задумчивые только с виду; на самом деле они зорко всматриваются в воду, чтобы выловить рыбешку пожирнее и закончить ею свой сытный ужин.
И деревня туарегов с ее островерхими хижинами, молчаливыми, безлюдными дворами, притихшими садами тоже оживает в этой предвечерней прохладной розовости. Галдеж, какой у нас можно услышать разве только на самых бойких ярмарках, стоит во дворах, выплескивается на улицу, несется к небу. Жители вернулись с полей, с огородов. И рис, и просо, и овощи общие, всей деревни, и каждый рот получает свою долю риса, проса и овощей. Каждый посильно копался в земле, и все имеют право утолить голод, хотя и не все одинаково жадны на еду. «Лучше пусть у кого-нибудь останется, чем кому-то не хватит, — говорит старейшина. — Когда рис остается, люди не тужат, а когда его не хватает, у них пропадает охота смеяться». В этих краях мерило благополучия в хозяйстве — смех. А поскольку детей не числят в «ртах», деревня дает каждой матери еще и свой, отдельный участок земли. Она сама засевает его просом и рисом и обрабатывает, чтобы ее дети были сыты и беззаботно смеялись, не отрывая ничего от доли своих родителей, от смеха своих отцов и матерей.
— А ленивцы, — спросил я однажды Нуну Нхваму, старейшину деревни, — дармоеды, обманщики?
Он погладил свою длинную седую бороду, посмотрел на меня снисходительно и добродушно рассмеялся.
— Человек поддается лени, когда обрастает жиром, а жир на теле появляется от безделья. Разве не так? Поэтому мы заботимся о том, чтобы наши люди были заняты работой. Но бывают дни, когда у них нету дела. Тогда мы посылаем их на участки матерей — в помощь. Или идем всей деревней с тамтамами впереди на государственные поля. Работаем, чтобы у наших солдат было больше еды, а в государственных амбарах больше зерна. Это веселая работа, мы ее очень любим. В государственных хозяйствах есть машины — наши люди на них помешаны. Они готовы идти без отдыха целых полдня, чтобы на них посмотреть. А иногда мы охотимся. Собираются молодые мужчины, устраивают облаву, а вечером женщины жарят на раскаленных углях лопатки куду и бейзы. Если охотники убьют опасного хищника, разводим большой огонь на площади и празднуем. Девушки и юноши танцуют, а старики сидят вокруг огня, курят трубки и обдумывают дела на завтра. Времени для лени нет, как видишь, разжиревших от безделья среди нас редко встретишь. Но если все же найдется ленивец, не больной, а притворщик, — с таким человеком мы поступаем так же, как поступаем с замужней женщиной, о которой прознаем, что она тайно ходит к другим мужчинам. Такую женщину мы прогоняем из деревни. Мы даем ей на дорогу мешочек риса — пускай ищет счастья в городах или в портах по Нигеру! А тому лентяю, который хитрил, мы не даем на дорогу ни одного зернышка риса. Мы прогоняем его в джунгли или в саванну, такой человек не нужен людям. Ну а если через несколько дней он вернется живой, то уже без своей лени. И начнет работать наравне со всеми, потому что видел своими глазами, слышал своими ушами закон джунглей, порядки саванн. А мы, старики, когда убедимся, что он набрался ума, забываем все, что было раньше. Даем ему место у огня, чтобы он курил и ел праздничного барана наравне со всеми.