Но с нашим Ваем случилось обратное. Теперь уже никто не видел его хмурым — он смеялся, ходил прямой, как пальма, шутил, встречая прежних друзей-охотников. И чем больше слабел он от недоедания, тем чаще мы слышали, как он поет и насвистывает птицам, клевавшим манго в его пустом дворе. Правда, если мы убивали крупную дичь или закалывали барана, мы приносили ему мяса, совсем-то его не забывали. Сначала он принимал наши приношения, но стыдился и смущался, а потом стал отказываться и нас прогонять. Говорил, что с него хватит и плодов манго, что у него болят кишки, когда он смотрит на мясо. Мы ему не верили, знали, что он обманывает нас, но не уговаривали его. И уносили мясо в свои хижины. Так прошел год. Он совсем исхудал, даже больше тебя. Но по-прежнему пел, смеялся и свистел птицам, будто в хижине у него самые красивые из наших красивых женщин, а на столе — горячая, только что зажаренная баранья лопатка.
Сильный человек был Вай! Однажды он ушел в джунгли, исчез в зарослях, и все. Больше мы его не видели. Но как сейчас слышу его голос, хотя с тех пор прокатилось пять раз по десятку лет. Идет он к джунглям и поет, весело, словно отправился на свадьбу. В левой руке держит копье, а рука сухая, тонкая, как бамбуковая ручка его копья! Кожа натянулась на ребрах, позвоночник что сухой корень! А тело держит прямо, и диву даешься, откуда берется эта сила и это веселье духа!
Таким я помню Вая, охотника. Сильных мужчин легко не забывают, они живут долгие годы в памяти людей.
Случись несчастье с человеком в наше время — это не страшно. У нас хватает скота, и если мы не объедаемся мясом, то и не голодаем. А риса и проса сколько хочешь. Прокормим беднягу, и ему не будет совестно, что он ест чужой кусок, и мы не почувствуем, что он нам в тягость. Но в те годы было трудно: твои белые собратья оттеснили нас в самые дикие места, в джунгли, к львам и пантерам, в саванны, к змеям, в такое безводье, куда даже птицы не долетают. В то время человек и с двумя руками с трудом себя мог прокормить, куда уж однорукому!
Но Вай был сильный человек: он щадил свою гордость потому, что убил льва. А тот, кто убил льва, никогда не примет милостыни. У Вая было суровое лицо, но сердце доброе. Он не хотел нас обременять, потому что знал нашу бедность. Вот почему он ушел в джунгли — чтобы снять с нас заботу о себе, не оскорблять наши души немощью своего тела. Он был сильный человек. Только сильные из сильных умеют смеяться, когда их постигает большое несчастье, такое несчастье, которое уносит человека из жизни…
Начало смеркаться. Розовость растворилась в синеве коротких сумерек: ночь разливается над землей быстро и неожиданно, как воды Нигера в пору больших ливней.
Нуну Нхвама поднялся и приложил руку мне ко лбу, словно хотел проверить, не сжигает ли меня уже пламя тропической лихорадки. Но я знал, что мой лоб холоден, как холодны руки, ноги и губы. А прикосновение старческой руки перенесло меня назад, в безжизненный мир воспоминаний и теней. И почему-то опять мой мозг пронизала та мысль: все же может случиться, что о н а не доделает своего дела д о к о н ц а?.. Что-то во мне бунтовало против прикосновения старческой руки, уже пахнущей тленом.
— Оставь меня, Нуну Нхвама, — сказал я.
— Надо разогреть тебе кровь, — сказал задумчиво Нуну Нхвама. Меня он словно бы и не слышал. — Надо непременно разогреть тебе кровь, — повторил он.
Здесь, между джунглями и саванной, слова старейшины имеют силу закона. Когда Нуну Нхвама приказал развести на площади большой праздничный костер, никто из туарегов не возражал — каждый с усердием нес сучья и поленья, потому что знал, что над раскаленными углями будут изжарены на вертелах вкусные жирные бараны, что Сильвестра и ее подружки будут разносить в тыквенных сосудах густое питье, от которого искры летят из глаз.