Сухие ветки в очаге, потрескивая, разгорались, озаряя деда. На нем была темная сборчатая чуха, покрытая заплатами, голова туго обтянута пестрым платком, как у жнеца. Лицо сухое, изрытое оспой, по самые глаза заросшее густой седой щетиной.
Дед выколотил чубук, снова набил его, уминая табак большим пальцем. Положив на ладонь уголек, закурил. Густые клубы дыма заволокли его заросшее лицо.
— Так на чем мы остановились? — сквозь дым, словно издали, послышался его голос.
— Мы остановились на мелике Шахназаре, дед, — напомнил я.
— Да, да, — подхватил он, — я говорил о чанахчинском мелике. Так вот, сидел у себя в крепости этот мелик и жил, как говорится, припеваючи. Лучшие хлеба подданных поступали в его закрома. Отовсюду шли разные пешкеши [21], налоги, дани. Мелик был вполне доволен своими владениями, дальше своих земель не переступал и не знал, что есть владетельные князья и ханы побогаче его. Однажды мелик Шахназар получает бумагу: грузинский князь Чиликидзе приглашает его на свадьбу своего сына. «Чиликидзе? — повторил мелик, когда ему прочли бумагу, и громко захохотал. — А что это за птица такая — князь Чиликидзе?» Однако он вызвал слуг и велел подать лучших коней.
Я знал, что произойдет со спесивым меликом потом. Он благополучно прибудет на свадебное пиршество, и там приключится то, над чем в минуты досуга смеется весь Карабах. Возомнив себя умнее всех, он заберется с ногами на стол и усядется как на паласе.
Но дед говорил, и надо было слушать.
В середине рассказа дед вдруг умолк, уронив голову на грудь, а через минуту послышался его мерный, спокойный храп.
У деда была удивительная способность засыпать в любом положении. Сон схватывал его за едой, за работой, во время разговора и реже всего в постели. Я потихоньку поднялся, чтобы улизнуть, но не успел сделать и трех шагов, как дед захлебнулся во сне дымом, тряхнул головой и, обращаясь к тому месту, где я только что сидел, как ни в чем не бывало продолжал прерванный рассказ:
— Так вот, на середине комнаты стоит никем не занятый стол. «Это, наверное, для меня. Кому же, если не мне, потомственному мелику, такое почетное место уготовано?» — подумал мелик Шахназар и направился туда…
Осторожно затворив за собой дверь, я вышел.
И пока я шел по двору, позади, как далекий ручей, журчал спокойный голос деда.
Сумерки сгущались. Летучие мыши бесшумно проносились в меркнувшем небе.
По дороге я завернул к Васаку, чтобы сообщить ему о затее Аво. Васак встретил меня у крыльца своего дома.
— Знаю, — сказал он, не дав мне и рта открыть. — Пойдем скорее, нас давно ждут.
Мы бежали узкой улочкой мимо кривых заборов, облепленных кизяками. В деревне стояла вечерняя суета: лаяли собаки, мычали коровы, перекликались люди.
Где-то звонко били в бубен, и дробный грохот перекатывался над деревней из конца в конец.
— Это у Вартазара, — сказал Васак, — с утра пируют.
На окраине села, возле заброшенной землянки — место сбора нашей голоштанной команды — Васак, засунув в рот два пальца, пронзительно свистнул. Совсем близко раздался ответный посвист.
Заговорщиков мы нашли тут же, за землянкой. Сбившись в кучу, они приглушенно разговаривали. Среди них я сразу отличил Аво — он был в полном своем вооружении: к прежним доспехам прибавился еще маузер, аккуратно вырезанный из толстого дерева. Ничего, что под глазом у него синел здоровый фонарь. Атаманов такой фонарь даже украшает, придает им героический вид.
Рядом с Аво, по-мальчишески подобрав под себя ноги, примостилась Арфик — маленькая девочка со множеством косичек на голове.
Из всех девочек нашего тага только Арфик водилась с нами, участвовала в наших мальчишеских играх. Была она некрасивая, веснушчатая, шустрая, ее быстрые лисьи глазенки при разговоре так и сверкали. Еще одна черта отличала Арфик от всех девочек нашего тага. Где бы она ни была: на улице, дома, в школе, она старательно жевала липучку — кусочек смолы. Вот и сейчас, сидя, как воробьиха, в компании мальчишек, она беспрестанно гоняла липучку от щеки к щеке.
А кто это, что прижался, как мышь, сбоку к Арфик? Сурик? Ну это уже зря. С таким пискуном пуститься в дело? «Тоже мне сообщник», — подумал я.
Тщедушный и трус, Сурик всюду увязывался за нами, на какие бы дерзкие налеты мы ни пускались. Впрочем, не я его привел, не мне за него отвечать.